Внезапно он сделал шаг ко мне, и его зрачки расширились.
— Я думал, что вы в тюрьме. Или... — он бросил беглый взгляд на свои часы, держа меня все время на мушке, — мертвы. Непонятно...
— Вы многого не понимаете, Барон. Многого не знаете, даже того, что случилось с подкупленными вами шефом полиции и его подручными.
Мне показалось, что его палеи начал давить на спусковой крючок, и я поспешно выпалил:
— Мертвый, я уже вам ничего не расскажу. А сами вы в этом не разберетесь. Ваша операция разваливается на глазах, Барон.
Он сделал судорожное глотательное движение. Заметив, как напряглись мышцы на его челюстях под слоем жира, я продолжил:
— Это восходит в определенной степени к тому дню, когда я познакомился с вами и с Дороти Крэйг в поместье Мэннингов. Тогда я еще не догадывался, что вы выдавали Дэйну и мне Дороти за Лилит Мэннинг.
Он насупился и прикусил губу, а я тараторил еще целую минуту, стараясь по-быстрому осветить все основные моменты его операции в Сиклиффе, включая силовое давление, мошенничество, убийство, обман Крэйг — Мэннинг, план коммерциализации земельных участков, трюк с фондом, убийство Дэйна и фальсификация его завещания. Короче говоря, все, вплоть до последнего мгновения, когда шеф полиции Турмонд начал останавливать патрульную машину час тому назад. В заключение я сказал:
— Они намеревались убить меня, Барон, как раньше пытались сделать это Карвер и Блэйк. Тогда бы, я полагаю, вам дышалось легче. Но даже убрав меня с пути, слишком многое пришлось бы вам прикрывать, слишком уж много людей вы подкупили или шантажировали. Не стоит все это какого-то паршивого миллиона, Барон. И ничего у вас не получится, как бы вы ни старались.
— Обязательно получится, — тихо и очень серьезно проговорил он, как если бы опять говорил скорее самому себе, чем мне. — И речь не об одном миллионе, а о миллионах, даже о миллиардах. Речь о городе... о целом городе, мистер Скотт.
— Вы никогда...
— Хватит, — прервал он меня.
Он достаточно уже говорил со мной и дал высказаться мне, однако едва ли слышал меня и понимал до конца свои собственные высказывания, ибо явно пытался собраться с мужеством, чтобы нажать на спусковой крючок своего револьвера. Похоже, он решился, словно получил откуда-то заряд необходимой ему отваги. Его лицо побледнело и покрылось капельками пота, а челюсти крепко сжались.
Я напрягал слух; часть моего мозга бодрствовала в ожидании чего-то извне, с улицы, семью этажами ниже. Наконец я услышал отдаленный вой сирены. Он не обязательно означал то, на что я надеялся, однако шанс все же был. И нужно было вынудить его говорить, заставить нервничать по крайней мере еще минуту-две.
