— В какой-то степени — да. Я хочу работать по-другому.
— Это правда, что ты хочешь стать писателем?
— Я хочу стать журналистом.
— А ты сумеешь?
— Надеюсь, что да.
Теперь ты уже говорил в полусне.
— Но ты же никогда не учился в школе?
— Ну так что же?
— У тебя даже грамматики Фьорентино нет!
— Ведь ты же хотел мне ее дать. Разве раздумал?
— Папа говорит, что ты бездельник, что мы одной породы, ты и я.
— Действительно, мы с тобой одной породы. Ты как думаешь?
— Думаю, что папа прав.
Я снова зажег сигарету. Я уже выкурил три штуки, и мне казалось, что комната полна дыма.
— Тебе не мешает дым? Я о твоем горле говорю.
— У меня больше не болит горло.
— Раньше у тебя часто опухали миндалины.
— Потом их удалили…
Молчание. Внезапно, как и несколько минут назад, ты снова заговорил:
— А почему бабушка только и делает, что плачет, когда ее навещают?
— Ты был у бабушки?
— Сегодня, чтобы спросить твой адрес. Она мне сказала, что ты в Риме, но я тебя позавчера видел на виа Строцци. Тогда я понял, что ты бросил ее.
Ты повернулся на бок и смотрел на меня, подняв голову.
— Не хочу ей показываться в таком ужасном виде, — сказал я.
— Почему ты снова не начнешь работать? Почему бы тебе не стать, например, маркером?
— А что — неплохая идея… А ты давно ходишь навещать бабушку?
— Уже месяца два, со дня нашей встречи на пинг-понге. Мне стало стыдно, что я себя так вел; я понял, что ты меня избегаешь, и решил, что хорошо делаю, навещая бабушку…
Я встал и поцеловал тебя прямо в губы.
Свеча почти догорела; я зажег вторую. Ты сказал:
— Почему ты не ложишься?
Я снял пальто и ботинки и потушил свет.
— Ты не раздеваешься?
— Я посплю одетый, 'если ты не возражаешь.
— Ты опять сказал «если ты не возражаешь», да?
Мы оба легли на бок лицом к лицу; наши ноги соприкасались. Тебе пришлось согнуть колени, потому что кровать была коротка. И снова, после молчания, которого я не нарушал, думая, что ты засыпаешь, ты, продолжая свою мысль, внезапно сказал:
— Ты похож: на нашу мать, но сходства больше на той фотографии, что у бабушки, чем на той, что у тебя на столе. А я — нет, я больше похож на нашего отца. (С тех пор мы долгие годы говорили: наша мать, наш отец.)
— Что ты помнишь о нашей матери? — спросил я тебя.
— Ничего. Мне о ней рассказывала бабушка.
— Я тебе тоже говорил о ней на Вилле Росса, еще в детстве, помнишь?
— Смутно.
— В тот день, когда садовник дал мне тростник…
— Нандо?
— Да, Нандо… И второй раз, в автомобиле; и ты сказал…
— Что я сказал?
