Быть может, и он, Робинзон, когда-то бежал неудержимо вперед, как Персюк, но корабль разбился, и на диком острове есть одно только желание: вернуться к берегу святой своей родины.
После немецкого урока за постное масло Коле, Комиссарову сыну, Алпатов мечтает, что переживет трудное время на своем острове, выдолбит себе к весне лодочку и на ней пустится к людям, рассказывать о своих необыкновенных приключениях в девятнадцатом году XX века. В это время ежик из-под газеты увидел луну, – свет лучины ежику луной представляется, – он бежит к своему озеру напиться воды, а озеро это чайное блюдечко, потом катится, потутукивая и пофыркивая на туман, выходящий из трубки Хозяина, тут возле от века неподвижных деревьев – ног Хозяина лежит много сухой листвы для гнезда, и, с трудом приладнвшись, ежик тащит целую газету в гнездо.
Так вот и Ариша тащит себе в гнездо французский язык, Коля комиссаров – немецкий, богатая баба – ротонду небного цвета, и всякий цивилизованный человек творения культурные себе на пользу в гнездо, не воображая себе, что этот собираемый ими человек может зашевелиться, и они вмиг разбегутся.
Двинул ногами – деревья пошли! Ежик свернулся, заколючился, страшно фыркая, будто началось светопреставление.
– Батюшки! – всплеснула руками старушка, узнавая в лучине казенный сундук. – Что же ты наделал!
– Сундук не нужен.
– За него бы нам дали три пуда.
– Нельзя же продавать казенный сундук.
– Отчего же нельзя, если не нужен?
– Оттого, что казенный сундук можно разбить, но не продать.
– Совсем ты, батюшка, одурел тут в музее, оглянись, посмотри на себя, до чего ты дошел, ведь хуже маленького стал, сундук на лучину разбил.
– Бабушка, остановитесь.
– Нет, внучек, не остановлюсь, что же ты думаешь, что я машина, взял да остановил, нет, я тебе не машина, у меня тоже душа живая и болит: зарос, как медведь, ну на что ты похож!
«Шерсть как будто, правда, начинает расти», – думает Алпатов и вспоминает, как он завел себе поросенка и он от голоду весь пошел в шерсть и щетину.
– Нет, батюшка, не остановлюсь, не на такую напал.
– Не нападаю я на вас, вы сами на меня нападаете.
– Зачем же ты разбил сундук, его люди наживали, хранили, а ты – на вот! – и разбил, что же это, мало тебе березы, взял бы полено, положил на печь, подсушил.
– Ради Бога, остановитесь, мне нужно тетрадки поправлять.
– А на что их поправлять, какая от этого польза?
Алпатов молчит и обдумывает, с какой стороны взять бабушку и обмануть. Есть две линии, житейская – сказать, что Кузьма сватается к Тане, или Кузьма женился на Тане, или Таня родила, а другая линия – показать в окошко на месяц, к чему это вышел такой большой месяц, или вот звезда блестит ярко, не к морозу ли? «И пора, – скажет, – пора, слякоть хуже всего». Глядишь, бабушка и обманулась.
