— Ты не хочешь есть? — ласково спросил Пьер. Девочка отрицательно помотала головой.
— Ничего не ест. А если что-то и проглотит, то ее тут же выворачивает, — подтвердила мать.
«Отсутствие аппетита и тошнота: два классических признака чумы», — отметил про себя Пьер. Но промолчал. Он осторожно поднял простыню, укрывавшую больную, и ее рубашку, чтобы взглянуть на живот. Этого-то он и боялся. Вот они, черные пятна вокруг пупка. Пьер подавил вздох. Затем сунул руку в разрез рубашки, чтобы пощупать подмышку больной. Под его пальцами был бугорок размером с чечевицу. «Зарождающийся бубон», — отметил он про себя, с трудом сглотнув слюну и не смея встретиться взглядом с тусклыми глазами ребенка. Он поправил рубашку, простыню и только тогда заговорил:
— Не стану лгать. Если это не чума, то очень на нее похоже.
Женщина, у которой глаза и без того были полны отчаяния, беззвучно заплакала. Пьер постарался найти слова, чтобы успокоить ее.
— Диагноз не окончательный. Нужно подождать, посмотреть, как будет развиваться болезнь, как поведут себя бубоны. Если они лопнут сами по себе, остается надежда. Если нет, я их вскрою. Завтра вернусь.
Чтобы придать обещанию больше веса, он взял женщину за локоть и крепко пожал его.
— Были ли другие случаи болезни в вашем доме?
— Да нет, мы живем одни. Муж погиб при Лепанто пять лет назад, сыновья перебрались в Джиудекку на другом конце города. Но дочка хаживала в дом маэстро Вечеллио, там один подмастерье за ней приударял. В том доме заболели многие.
— Маэстро Вечеллио?
По тону, каким женщина произнесла имя, Пьер понял, что речь шла о важной персоне.
— Художник, Тициан, — пояснила она.
Пьер был потрясен. Тициан! Портретист сильных мира сего! Воплотивший на полотне образы Франциска I, папы Павла III и императора Карла V! И он болен чумой?
— Болен, да еще как! — подтвердила женщина, нагнувшись за тарелкой. — Его сына Горацио отправили в лазарет, а сам маэстро остался, лежит в одиночестве. Может, вы бы его навестили? Он живет в нескольких улицах отсюда.
— Может быть. Завтра, после того, как еще раз загляну к вам. Вы покажете мне путь, — пообещал Пьер, поднимая сумку с инструментами, которые не пригодились.
Женщина кивнула, смахнула слезу со щеки, поблагодарила его и довела до двери.
Выйдя на улицу, Пьер сделал несколько шагов, прежде чем отважился на глубокий вздох. Но запах болезни был повсюду. Тошнотворным зловонием тянуло от каналов. Вскоре он вышел на площадь Меравеге, которую по пути к больной миновал слишком быстро. Теперь можно было оглядеться: над площадью возвышалась гигантская постройка красного кирпича — церковь Святых Иоанна и Павла — Зан-Заниполо, как называл ее на венецианский манер дядя Чезаре. Однако у Пьера не хватило духу полюбоваться готической архитектурой, а уж тем более войти в храм — настоящий пантеон, где покоились несколько венецианских дожей. Он лишь присел в тени конной статуи, воздвигнутой посреди площади. Стоило ему прислониться к пьедесталу, как вдали замаячил силуэт дяди, которого трудно было с кем-то спутать. Чезаре окликнул Пьера.
