, дабы получить венец от руки патриарха и сподобиться всенародного провозглашения; опорой же и защитой были у него лишь те, кто злоумышлял вместе с ним и участвовал в убийстве. Да и кто стал бы удивляться зломыслию их обоих: Льва ли, у которого не нашлось ни одного помощника из бывших льстецов и хвалителей (как змеи попрятались они по своим норам), Михаила ли с его бесстрашием и кровожадностью, который не как палач (а случилось это по воле всем повелевающего провидения), а будто увенчанный победой атлет, шествовал по улицам, хотя надо бы сидеть тихо и скорбеть, не из-за того что он по справедливости пролил достойную того кровь (в этом тоже нет ничего похвального), а потому, что недостойно сделал это в месте божественном и чистом, где ежедневно льется кровь господня – искупление грехов наших.
[23]3. Но пусть обратится история к его родине и, повествуя о делах его, расскажет и о нем самом. На свет его произвел город нижней Фригии по названию Аморий, в котором издавна проживало множество иудеев[4] и неких афинган[5]. Из-за постоянного общения и тесного с ними соседства возросла там ересь нового вида и нового учения, к которой, наставленный в ней с детства, был причастен и он. Эта ересь позволяла, совершая обряд, приобщаться спасительной Божьей купели, которую они признавали, остальное же блюла по Моисееву закону, кроме обрезания. Каждый, в нее посвященный, получал в свой дом учителем и как бы наставником еврея или еврейку[6], которому поверял не только душевные, но и домашние заботы и отдавал в управление свое хозяйство. Приверженный к ней с детства и преданный душой, не сохранил он в чистоте и этих убеждений, но – вот уж смешение всяческого безверия! – вскоре и ее исказил, при этом и христианское учение извратил, и иудейское замарал. Этого учения он придерживался и, войдя в зрелый возраст, будто виноградная лоза от усов, не мог избавиться от невежества и грубости. Взращенный в них и воспитанный, изучал он и соответствующие науки, которыми, достигнув царской власти, гордился и тщеславился, видимо, более нежели короной. Что же до словесных наук, то он их презирал и ловко отводил от своей души, ибо они опровергали его доводы, могли переубедить и отвратить от еретической веры. Умудрялся он и свою веру почитать и нашу не отвергать, ибо не мог состязаться с таким сонмом блистательных мудрецов, и возрастом и числом превосходящих.
4. И тем не менее чтил он свое. А было это предсказывать, какие из новорожденных поросят вырастут упитанными и размерами не будут обижены, или наоборот, стоять рядом с лягающимся конем, ловко погонять лягающихся ослов, наилучшим образом судить о мулах, какие из них пригодны под грузы, а какие хороши для седоков и не пугливы. А кроме того, с одного взгляда определять коней, какие из них сильны и быстры в беге, а какие выносливы в бою. Определять также плодовитость овец и коров, какие из них от природы обильны молоком, и более того, различать, какой детеныш от какой матки родился, если даже животные с детенышами не издают ни звука. Вот что он знал и чем гордился в первые (а можно сказать и последние) свои годы.
