24. Но не меньше устрашало его и другое ночное видение. Слышалось ему, будто давно почивший славный патриарх Тарасий побуждает некоего человека, именем Михаила, напасть, смертельно ударить и сбросить его в бездонную пропасть. А к этому еще и слова монаха из Филомилия и одежды быстрая перемена[83]. Все это вместе заставляло его трепетать от страха, волноваться душой, а о ночном сне он и думать забыл. Вот почему в середине ночи, рассудив скорее по-мудрому, нежели по-царски, он высадил дверь, ведущую в покои папия (велика была сила его рук!), и поспешил в его комнату. Когда же он туда явился, предстало перед ним зрелище, немало его поразившее. Осужденного он увидел удобно расположившимся на кровати папия, а папия застал лежащим на полу. Царь приложил руки к голове Михаила, желая узнать, спит тот сном беззаботным и сладким (который сопутствует счастливым людям) или же беспокойным и пугливым. Когда же он обнаружил, что сон его спокоен и нетревожен (даже касанием своим не разбудил его царь!), Лев пришел в еще больший гнев от такого неожиданного зрелища и ушел, грозя всякими страхами не только Михаилу, но и папию. Не укрылось это от людей папия, но один из стражников Михаила узнал царя по красным сапожкам[84] и точно обо всем рассказал. Придя в ужас, охваченные необоримым страхом, принялись они раздумывать, как спастись.
25. С рассветом сделал вид Михаил, будто хочет через Феоктиста (которого позже произвел в чин каниклия) поведать одному боголюбивому мужу о грязи души своей. И получил на это разрешение и соизволение императора. И говорит он Феоктисту: «Передай нашим сообщникам, что де грозит он все раскрыть царю, если только не выкажете вы доблести и не избавите его от смерти и тюрьмы». Заговорщики же, выслушав такое, составили следующий план. Было тогда у святого клира в обычае оставаться на ночь не как нынче в царском дворце (с того случая это и повелось), а в своих домах, в начале же третьей стражи[85] собираться у Слоновых ворот, чтобы воздать утренние славословия господу Богу нашему[86]. С ними-то и смешались заговорщики, держа под мышками кинжалы, которые им в потемках удалось скрыть под священническими одеждами. Они спокойно прошли вместе с клиром и затаились в ожидании сигнала в одном темном месте. Закончился гимн, царь стоял вблизи певчих, ибо часто сам начинал свое любимое «Отрешили страстью всевышнего» (был он по природе сладкоголос и в исполнении псалмов искусней всех современников
