— Совсем ничего? — удивился Андрей.
— Кастелю сказали то же, что и тебе, в сущности. И мне. Мол, у них на Земле свой интерес, но с нашим интересом он не пересекается, Советовали жить спокойно и счастливо, а вот пытаться от них избавиться — напротив, оч-чень не советовали. Потому как в случае чего они нам и вторую плиту оформят, могильную. На месте какого-нибудь города. А могут и десяток. Им, видишь ли, прока в нашем существовании нет. Но и в нашей гибели — тоже. Им абсолютно все равно, живы мы будем или мертвы. Но они как бы не возражают, чтоб мы пожили.
Высморкавшись, Канунников с нетрезвой печалью посмотрел на Андрея.
— Скажи мне теперь, дружище, что — предательство, а что — не предательство? Где вред родине, а где польза? Если ты борец за свободу, организуй против гадов теракт, опыт у тебя имеется. Но учти, что в ответ на твою акцию они сожгут Лондон. Или Лондон тебе не родина? Ну сожгут Москву, если есть какая-то разница. Ты, Андрюша, пока на шконке околачивался, много любопытного пропустил. Это были такие пять лет!.. Но последние двадцать дней стоят целого века. А может, и всей нашей истории. Мы — люди — такой затрещины не получали никогда. Каким бы геноцидом мы ни занимались, это все были бирюльки. Семейные ссоры. А сейчас... вот мы сидим, как дикари у костра, пыхаем своей дурацкой трубкой, а над головой у нас — истребитель. А мы привыкли, что круче топора ничего нет.
Майор погладил подбородок и подмигнул проходившей официантке.
— Хотя не исключено, что тебе-то как раз повезло, — произнес он, наливая из новой бутылки. — Не застал ты этого кошмара.
— Воображаю, — мрачно отозвался Андрей.
— Что здесь творилось... Невозможно описать. Тот квадрат в пустыне показывали целый день. А вечером гады обратились к человечеству — на восьмидесяти языках и без всяких переводчиков. Сказали... ну, то же самое и сказали: все хорошо, мы вам не враги. Мы, говорят, не то чтобы ваши хозяева теперь... но как бы слегка воспитатели, да... Но до-обрые, добрые. И справедливые. За просто так сечь никого не станем, только За провинности. А вообще-то мы здесь не для этого. Мы, говорят, понаблюдать прилетели. Зачем — не вашего умишка дело, так что не берите в голову. — Николай с отвращением выпил и с неменьшим отвращением закусил. — Передача по всем каналам шла.
В одиннадцать тридцать началась, в одиннадцать тридцать пять закончилась. Краткость — сестра таланта, мать ее. Той ночью в Москве спали только дети и слабоумные. Думаю, так по всему миру было. Кризисные социологи предсказали волну самоубийств. В Госбезе объявили «большой сбор». Не только мы на ушах стояли — вообще все службы, вплоть до ветеринаров. Ждали. Морги и крематории взяли под охрану, как стратегические объекты. Все овощехранилища освободили. Прости за подробности, но в городе было уже довольно тепло, и даже сотня брошенных трупов могла привести к последствиям совершенно диким. А утром...
