Двери распахнулись резко. Толпа привычно качнулась вперед, в темноту. Раздались крики. Кто-то глухо ругался, кто-то наводил порядок. Майкл скрипнул зубами: администрация развлекается — дверь открыли, а свет не включили. Небось, еще и с пандусом бардак какой-нибудь. Когда вспыхнули мощные прожектора, Майкл скривился: ну, конечно, пандус обледенел!
В колонну по четверо. С краев идут вертухаи. Не камерные, те добрей, потому что в тепле дежурят. Эти — уличные, злые, как некормленые псы. По самые глаза закутаны от пронизывающего ветра, и все равно им зябко. Греются тем, что размахивают дубинками. Иногда, будто бы невзначай, цепляют каторжников — кому по почкам, кому куда. Предпочитают, однако, по почкам. С поддергом, суки, бьют, а роба прочная, но тонкая. Ткань цела, а на коже фиолетовые синяки. Но все молчат, только желваки на скулах играют. Шагают себе—в ногу, в левой руке конверт с бельем, правая за спиной, чтоб конвоиры видели.
Небо посерело. Майкл скользнул взглядом по никогда не расходившимся низким тучам, подумал, что за время завтрака день войдет в полную силу. Это хорошо. Судя по утреннему происшествию, администрация весь день будет развлекаться, щелкая переключателем освещения. ON—OFF. ON—OFF [2]. И так — пока не надоест.
Приплюснутое строение появилось, как всегда, неожиданно. За четыре месяца Майкл так и не привык к этому: дорога между скалами, как коридор без потолка, едва заметный поворот — и из-за него будто выпрыгивает здание. Наверное, сказывались местные атмосферные эффекты: при низкой силе света и высокой влажности очертания предметов становились расплывчатыми, почему пищеблок и трудно было заметить издалека.
Из дверей, вопреки ожиданиям, не рвались наружу клубы пара. Ясно, понял Майкл: сегодня играть будем не только со светом. С отоплением тоже. Потому что если бы в столовой было тепло, перед входом висел бы плотный туман.
Еще одна плановая задержка: вертухаи уличные сдают колонну вертухаям кухонным. Эти были самыми добрыми, если такое понятие применимо к тюремщикам. Потому что всегда сытые. Кухонные разбивали колонну на группы, окриками гнали к рукомойникам, а потом к конвейерам, следили, чтоб не возникало «пробок».
Майкл направился к быстро едущей полосе с тарелками и кружками. Бельевые конверты он привычно ухватил зубами за уголки, освободив руки. А что? Он в колонии всего год, зубы испортиться еще не успели. У тех, кто провел тут лет пять, зубов уже не остается — гниют, крошатся в драках и под ударами вертухаев. Стоматолога каторжникам не положено.
