— Вот-вот... И только они расположились и сделали заказ... Автоматная очередь с улицы. Странное какое-то нападение... Очередь пришлась по окнам, будто автоматчик стрелял не столько в неклясовских ребят, сколько стремился произвести побольше шума, понимаешь... Если бы Неклясов сел чуть в глубине, то кроме звона стекол ничего бы и не было... А так — один труп, один при смерти...
— Выживет, — сказал Халандовский.
— И это знаешь?
— Говорю же — по телевидению трижды передавали. Времена, Паша, настали такие, что скоро будут сообщать, сколько женщин забеременело за ночь, сколько из них по желанию, сколько по недоразумению, от кого и в котором часу. Свободой слова называется. Демократия. У них там, за бугром, только так. Значит, и нам негоже отставать, — свое раздражение, гнев, восхищение Халандовский мог выразить единственным способом — он брал бутылку и наливал по полной стопке. — Вот вышла отсюда Наденька полчаса назад, а я уж боюсь телевизор включать... Вдруг чего про нас с ней скажут, вдруг глаза мне откроют на что-то такое, чего знать не желаю. Выпьем, Паша, и пожелаем друг другу крепкого здоровья, любви, молодости и красоты.
— И неиссякаемого благосостояния, — добавил Пафнутьев.
— Когда у нас будет все, что я перечислил, благосостояние, Паша, никуда от нас не денется. Пробьемся. Вперед! — и Халандовский двумя уверенными глотками выпил обжигающе холодную водку.
На некоторое время друзья замолчали, увлеченные котлетами размером с подошву не менее сорокового размера.
— Негуманные у тебя котлеты какие-то, — проворчал Пафнутьев с набитым ртом.
— Это как?
— Пьянеть не дают.
— Дадут, — уверенно заверил Халандовский, бросив неуловимо быстрый взгляд на бутылку, в которой оставалось еще не менее половины. — Дадут, — повторил он.
— А теперь скажи мне, Аркаша, — совсем другим тоном проговорил Пафнутьев, — что происходит в городе?
— Третья сила, Паша, — лицо Халандовского, освещенное светом от розового абажура, сделалось значительным и почти скорбным. — Появилась третья сила. Можешь назвать ее третьей бандой. Все было тихо и спокойно, все, что можно было поделить, поделили между собой Неклясов и Фердолевский. Обложили налогом банки, магазины, рынки... Им, по-моему, даже отделения милиции платят.
— Но-но! — предостерегающе произнес Пафнутьев. — Говори, да не заговаривайся!
— Платят, Паша.
— И Шаланда?!
— А куда ему деваться? Он тебе не признается, совестно ему... Но если уловишь момент, поймаешь хорошее такое доверительное настроение... Спроси. И он признается. Милиция платит Неклясову. А суды взял себе Фердолевский.
