Таким образом, Нина безудержно пользовалась дарами своей юности и расхищала их без какой бы то ни было мысли о будущем. Она даже начала несколько перебарщивать в демонстрации этих своих даров и преувеличенно громко рассказывала о своих подвигах и взбивала свои волосы совсем уж львиной гривой, так что мало-помалу начало проступать наружу нетерпение, яростное ожидание каких-то неведомых наград и даже прямая требовательность по отношению к окружающему миру, как если бы этот мир был в чем-то виновен и недоброжелателен, в то время как мир не изменился и был все тем же, прежним, и охотно откликнулся бы на прежние взрывы бесшабашного, буйного веселья со стороны Нины, но Нина изменилась сама и теперь уже проделывала все прежние штучки с известной долей горечи и надрыва. За ней теперь стало водиться стремление что-либо разбить и разрушить и стремление выразить себя в адской ругани и прямом разбое за столом, когда она могла потянуть скатерть или полезть к незнакомому человеку с пощечиной.
Однако, как ни странно, и эта пора расстройства прошла, хотя можно было бы предположить, что оно со временем, с новыми потерями и неудачами, будет расти. Но нет, этого не произошло. Очевидно, это было связано с тем, что сама Нина внешне изменилась, и от этого изменились внешние обстоятельства, окружавшие ее, и так же ходить по улице, как раньше, она не могла, и так же говорить и так же петь не могла уже, памятуя о своей совершенно изменившейся внешности, и ее прежние скандалы могли бы теперь не привлечь ничьего внимания. И так она теперь стала жить, не привлекая внимания; согласно этому новому состоянию она остригла волосы и постепенно превратилась в обычнейшую женщину с каким-то своим бытом одиночки, и даже хриплый голос мог свидетельствовать о твердых устоях и определенной силе характера — и ничто уже не могло в ней напомнить прежнюю юную деву, так что многие, помнившие о прежних временах, невольно сожалели и качали головами, не подозревая, как проста и очищена теперь Нина и какое время настало для нее.
