Порой отправитель, по-видимому, увлекался и забывал, к кому он обращается: письмо содержало конкретные меры по международному контролю над атомной энергией или гневное требование наказать ответственных за «гнусное преступление», как будто больные рыбаки были членами парламента или министрами.
Сознание того, что их судьба волнует сотни и тысячи людей, придавало пациентам профессора Удзуки бодрость и уверенность в выздоровлении, не позволяло им впасть в отчаяние. «Вы не одни в вашей беде! Весь мир скорбит вместе с вами!» – читали они в письмах.
Мотоути видел, как таяло и исчезало отчаяние в запавших глазах капитана Одабэ, как весело смеялся и хлопал в ладоши исхудавший, похожий на безбородого старичка Хомма. Даже сэндо Тотими, безразличный ко всему, кроме денег, и тот оживлялся и прекращал свои бесконечные арифметические упражнения, когда приходил служитель с почтой. И если бы все человечество знало, сколько радости и надежд дают письма рыбакам «Счастливого Дракона», управление связи Японии оказалось бы, вероятно, в очень затруднительном положении.
«…Никак нельзя отчаиваться. Конечно, ваши болезни еще недостаточно изучены медициной, но состояние современной науки и прилежное старание врачей позволяют надеяться на самый благополучный исход. Главное – не падать духом. Помните, что лучшие доктора в мире готовы предложить вам свои услуги. Итак, желаем вам скорейшего выздоровления. Крепко жмем ваши руки.
От имени демократической ассоциации женщин Дании…»
Мотоути аккуратно вложил листок в конверт, спрятал письмо в тумбочку и снова откинулся на подушку. В палате было душно, сильно пахло лекарствами и потом. За окнами шел теплый августовский дождь. Быстрые прозрачные струйки стекали по стеклу. Говорят, даже в этих чистых капельках содержатся частицы болезни, муки и смерти. Думать об этом не хотелось. Механик Мотоути натянул простыню до подбородка и прикрыл глаза.
Теперь никто не узнал бы в нем шумного, задиристого парня, который полгода назад препирался с сэндо на борту «Счастливого Дракона». За эти тяжелые, мучительные месяцы высохли его мускулы, кожа стала дряблой, поредели волосы. Лицо приняло мертвенный серо-желтый оттенок, пухлые губы съежились и поблекли. Мать, приезжавшая из Коидзу, стояла на коленях у его изголовья и прятала лицо в подушку, чтобы не видеть того, что сделал с ее сыном проклятый «небесный пепел».
Но изменилась не только внешность механика. Однообразие больничной жизни как нельзя более способствовало изменениям и другого порядка: у Мотоути вошло в привычку думать, сопоставлять, анализировать. Сначала он бешено ругался, рассматривая себя в зеркало, отпускал ядовитые шуточки в адрес лечащих врачей, бранил Нарикава, не уплатившего рыбакам ни иены за роковой рейс. (Сославшись на свои убытки в этом рейсе, владелец «Счастливого Дракона» ограничился тем, что милостиво простил пострадавшим харч и спецодежду, выданные за сезон.) Затем наступил упадок сил, апатия. Обострение болезни у радиста Кубосава подействовало на Мотоути, как и на других больных, самым угнетающим образом. Однако Кубосава оправился от первого приступа, и все воспрянули духом. Начали приходить письма. Многое в них было непонятно механику, и он стал читать газеты. До этого он читал только детективные журналы и выпуски комиксов.
