— Стряпку привезли, — послышался чей-то голос. — Не разодрались бы четыре селезня из-за одной гагары…
Забойщик Григорий Мякишев на это возразил:
— Не раздерутся. В ней и тридцати фунтов живого веса нету.
Я, видимо, посмотрел достаточно неодобрительно. А меня побаивались. Я умел ставить на место забияк и приклеивать такие прозвища, которые не скоро отдирались. К тому же я как-никак был «партейный человек, комсомолист». Просмешники смолкли.
В волостном комитете я застал секретаря Гната Ковтуна. Его-то мне и нужно было.
— Выслушай, — попросил я. — И не перебивай. А потом я уйду, и будешь спрашивать их.
Подоспели еще двое. Тоже члены волостного комитета. И я начал рассказывать все, с первой встречи.
Манике, хотя ее и никто не спрашивал, подтверждая, кивала головой. И когда я закончил свой рассказ и объяснил цель прихода в комитет, Гнат сказал:
— А я при тебе ее спрошу. — И, обратившись к Манике и Сержану, спросил: — Правду ли он сказал?
— Правда, все правда. Только моя бабушка надо бы еще говорить! Хорошая бабушка. Русского попа вылечила.
Раздался смех. Гнат Ковтун пообещал спросить меня об этом потом.
— Пусть поживет у вас, — согласился Гнат, — осмотрится, а потом решим.
— И, обратившись к Манике, сказал: — Ты не бойся. Хорошо тебе будет. Грамоте выучим. Комсомолкой будешь, Манике. Комсомолкой.
Прощаясь с нами, Ковтун велел прислать к нему Бату, Ваську Груздева и Белолобова.
— Хочу кое в чем предупредить. На всякий случай…
Время шло. Манике стала неузнаваемой. Откуда взялась бойкая речь, веселость… Поступив на молочный завод, она хорошо справлялась с работой. Успевала готовить нам пищу и учиться в ликбезе.
К осени Манике предложили переехать в общежитие Э 3. Появилось девичье общежитие. Манике отказалась. Побежала к Гнату Ковтуну:
— Зачем я туда пойду? У меня здесь все!
— А что все-то, что все-то? — спросил тогда ее Гнат Ковтун.
— Все! — сказала она. — Хозяйство. Четверо. Как я их могу бросить! Они меня не бросили. Нельзя мне уходить…
Это, конечно, был благородный ответ, но причины его оказались более глубокими. Дело в том, что Манике расцветала день ото дня. Она уже щеголяла в красной косыночке, в красненьком с белыми горошками платьице, в башмачках на высоких каблуках. Ее швейная машина не бездействовала. Манике быстро переняла моды и научилась пользоваться зеркалом, подаренным ей Бату.
Он сказал ей, поднося зеркало: «Не простое оно. Чаще смотрись — лучше будешь».
Мне трудно судить о свойствах этого зеркала, только весной Манике однажды сказала мне, смеясь:
