— "И ветер гуляет на воле", — подхватил Джон. — Да, я понял. Эти песни действительно носят несколько траурный характер, не так ли?
— Но более романтичны тюремные песни и песни железных дорог.
— Романтичны?! — не удержалась я.
— Ну да, все эти «умирающие подушечки», — лукаво заметил Джон.
Шмидт продолжал лекцию, сопровождая ее вокальными иллюстрациями. Как Мэри это выдерживала, понять не могу. Видимо, она начисто лишена слуха, да к тому же совсем потеряла голову от любви. Наконец мне все же стало жаль ее, и я попыталась сменить тему:
— А где же остальные? Такой чудесный день, я думала, все высыпали на палубу.
— Они на своих «умирающих подушечках», несомненно, — ответил Джон. — Фараонова болезнь подкосила. Вероятно, та же участь ждет и нас еще до того, как мы прибудем в Луксор.
— Что вы имеете в виду? — поинтересовалась я.
— Разве вы не слышали? — Он слегка обернулся ко мне. — Холодильная установка сломалась. Нет ничего более благоприятного для появления трупного яда.
Я не стала спрашивать, откуда ему это известно. Если слух пущен, он распространяется быстро, особенно в небольших, замкнутых сообществах вроде нашего. Поэтому, когда группа собралась вечером немного выпить и послушать лекцию, Хамид счел необходимым сделать публичное заявление.
Это правда, признался он, что холодильная установка вышла из строя и починить ее не удалось. Однако нет ни малейшей опасности, что продуктовые запасы испортятся. Как известно всем, у кого дома случалась поломка холодильника или длительные перебои с электроэнергией, отключенный холодильник хранит холод в течение еще нескольких часов, а мы прибываем в Луксор уже утром. Вся пища, которую подадут к ужину (а шеф-повар готовит настоящий пир, сообщил Хамид с самой широкой и бодрой улыбкой), абсолютно безопасна для здоровья.
Когда он закончил, послышалось ворчанье, главным образом со стороны постоянных жалобщиков. Элис, сменившая Хамида на подиуме, прежде чем начать лекцию, добавила несколько ободряющих слов и от себя.
Она была гораздо более искусным лектором, чем Пэрри, оживляла сухие факты воспоминаниями и забавными историями. Вслед за Шмидтом я вовремя откликалась на них вполне уместным смехом, но, надо признать, на самом деле была недостаточно внимательна. Что же получается? В тот самый момент, когда я вроде бы пришла наконец к разумному и здравому решению, случилось нечто, заставляющее усомниться в нем? Могло ли так быть, что я ошиблась насчет Свита и Брайта? Ответ напрашивался тоскливо очевидный. Столь же тоскливым оказался и вывод: о Джоне я сообщила только им, а несколько крохотных магнитофонных катушек и сейчас еще находились у меня в сумочке. Я не оставила их в сейфе. Значит, никто ничего не знает. Я утешала себя тем, что на пленках нет ничего изобличающего, лишь несколько грубых выпадов в мой адрес и моих слабых возражений, но знала, что обманываю себя. Равно как знала и почему.
