— Видишь ли, Катарина, — уписывая пирожные, презрительно гундосила потом миссис Дэвис, — некоторые мамы, такие, как я, например, или твоя мама, сил не жалеют. Однако есть и иные особы… — она издала длинный фырк, — которые и пальцем не пошевелят…
Я тогда отлично поняла, о ком речь. В семьдесят четвертом уже вовсю злословили о работающих матерях. Об особах, предпочитающих брючные костюмы и даже, поговаривали, позволяющих своим детям днем смотреть телевизор. Злобные сплетни липли к этим женщинам, как пыль к их деловым сумочкам.
Как видите, еще толком не понимая, что такое быть женщиной, я уже знала, что мир женщин делится надвое: на достойных матерей, самоотверженно горбатящихся над шарлотками и детскими ванночками, и на матерей… иного сорта. Сейчас, тридцати пяти лет от роду, я полностью отдаю себе отчет, к какой из половин отношусь. Потому-то, видимо, и торчу посреди ночи 13 декабря на кухне со скалкой в руках, издеваясь над готовыми кексами, чтобы добиться от них домашней наружности. В былые времена женщины находили время на выпечку домашних кексов, но имитировали оргазмы. Теперь мы справляемся с оргазмами, зато имитируем домашние кексы. И это называется прогрессом.
— Черт. Черт! Куда Пола подевала сито?
— Кейт, ты что творишь? Два часа ночи! Ричард, застыв в проеме двери, щурится от света. Рич. В любимой пижаме от Джермин Стрит, застиранной и обветшавшей до абсурдной бахромы по краям. Рич, со своим несгибаемым британским благоразумием и хиреющей добротой. Тормоз Рич, как зовет его моя американская коллега Синди, потому что работа в его проектной фирме практически заглохла, а на то, чтобы вынести ведро, Ричарду требуется полчаса, и он вечно советует мне притормозить.
— Притормози, Кэти. Ты прямо как тот ярмарочный аттракцион… как его там? Где народ визжит и размазывается по стенкам, пока крутится эта чертова штуковина?
— Центрифуга?
— Ясно, что центрифуга. Как сам аттракцион называется?
— Без понятия. Стена смерти?
— Точно.
В чем-то он прав. Я еще не дошла до того, чтобы не понимать, что жизнь — больше подделки кексов глубокой ночью. И больше усталости. Усталости глубоководной, почти бездонной. Если честно, я так и не избавилась от нее с рождения Эмили. Пять лет бреду по жизни в свинцовом панцире недосыпа. А выход? Отправиться завтра в школу и внаглую грохнуть на праздничный стол упаковку лакомств из «Сейнсбериз»? Здорово. К «мамочке, которой никогда нет дома» и «мамочке, которая всегда кричит» Эмили сможет добавить «мамочку, которая и пальцем не пошевелила» ради нее. Два десятка лет спустя, когда мою дочь схватят на территории Букингемского дворца за попытку похитить монарха, в «Вечерних новостях» появится полицейский психолог и сообщит: «Друзья Эмили Шетток считают, что ее душевные проблемы пустили корни на рождественском вечере в начальной школе, когда мать Эмили, принимавшая в ее жизни символическое участие, унизила дочь на глазах у одноклассников».
