— Куда их столько-то! На един прокорм сих сущих бездельников наша казна экие деньги бухает, яко в прорву какую…
Кутузов расположил свою главную квартиру в трех верстах от военного лагеря — в безвестной деревушке Леташевке. Главнокомандующий поселился в нищенской избе, по-стариковски радуясь, что печка здесь большая и не дымит. Генерал Коновницын жил по соседству — в овчарне без окон, лишь землю под собою присыпав соломкою (над овчарней была вывеска: «Тайная канцелярия генерального штаба»). Кутузов готовил армию к боям, терпеливо выжидая, когда Наполеон, как облопавшийся удав, выползет из Москвы с обозами награбленного добра.
Из Петербурга прибыл в Тарутино для связи князь Петр Волконский, и Кутузов гусиным пером указал ему на лавку.
— Ты посиди, князь Петр, я письмо закончу.
— Кому писать изволите?
— Помещице сих мест — Анне Никитишне Нарышкиной…
Было утро 23 сентября 1812 года. В избу шагнул взволнованный Коновницын, — На аванпостах появились французы с белыми флагами и просят принять маркиза Лористона для свидания с вашей светлостью. Он письмо к вам имеет — от Наполеона.
Сразу же нагрянул сэр Роберт Вильсон, военный атташе Англии; извещенный о прибытии Лористона, он стал говорить Кутузову, что честь и достоинство русской армии не позволяют вести переговоры с противником:
— Герцог Вюртембергский, принц Ольденбургский, ближайшие родственники мудрого государя вашего, и мыслить не смеют о мире с этим корсиканским злодеем.
Кутузов в подобной опеке не нуждался.
— Милорд, обеспокойтесь заботами о чести своей армии, а русская от Вильны до Бородина достоинство воинское сберегла в святости… Избавьте меня и от подозрений своих!
Волконскому он велел ехать на аванпосты, требовать от Лористона письмо императора. Волконский сообразил:
— Лористона вряд ли устроит роль курьера, он обязательно пожелает вручить письмо лично вам… Не так ли?
— Известно, — отвечал Кутузов, — что не ради письма он и заявился… А ты, князь Петр, пошли адъютанта своего Нащокина ко мне в Леташевку с запросом, да вели ему ехать потише. Каждый день и каждый час задержки Бонапартия в Москве — к нашей выгоде и во вред и ущерб самому Бонапартию.
Волконский все понял и ускакал…
Кутузов всегда носил сюртук, но теперь ради свидания с маркизом решил облачиться в мундир со всеми регалиями. Однако эполеты его успели потускнеть от лесной сырости, а их бахрома даже почернела.
— Петрович! — позвал он Коновницына. — Ты, будь ласков, одолжи мне свои эполеты, они у тебя понарядней… Выйдя из избы, Кутузов сказал:
