— Твоя! Если сумеешь меня к стенке прижать… Добродушный и славный, он сделался известен в Риме самому последнему нищему лаццарони. У него были и враги. По ночам на Егорова нападали наемные убийцы с кинжалами. Егоров побивал их всех, а стилеты переламывал, словно щепки. Слава переплеснула границы Италии, и «русский медведь» превратился в «русского Рафаэля». На Егорова возникла в Европе мода, коллекционеры и богачи охотно скупали его рисунки, стоимость которых определялась так: весь лист бумаги сплошь покрывался золотыми монетами — это и была цена рисунка! Между тем для Наполеона, шагавшего очень широко, уже взошло пресловутое «солнце Аустерлица», обстановка в Европе была политически неустойчивая, и в 1806 году Академия художеств отозвала Егорова на родину.
Дома его ожидало назначение в адъюнкт-профессоры, вскоре Егоров стал и академиком Его тянуло к исторической теме из библейской истории, ибо в ней можно было полнее всего выразить человеческое тело — в его радостях и страданиях. А в знании истории религии Егоров мог бы соперничать с любым митрополитом… Александр I назвал его «знаменитым» после написания им аллегории «Благоденствие мира»: за двадцать восемь дней работы Егоров создал гигантское полотно, в котором около сотни фигур были представлены в натуральную величину. Егоров стал легендарен!
А когда в академии вешали картину в столь тяжеленной раме, что свита служителей, истопников и дворников не могла с ней справиться, Алексей Егорович сам взбежал по стремянке.
— А ну! — сказал. — Давайте-ка ее сюда… И одной рукой богатырь укрепил картину на крюк. По вечерам, сидя перед раскрытым окошком с видом на Неву, заставленную кораблями, Алексей Егорович — академик! — тихо бренчал на балалайке, напевая частушки о самом себе:
Ах ты сын — Егоров сын,
Всероссийский дворянин
Конечно, такой богатырь один не заживется для укрепления творческой мощи необходима жена! Егоров посмеивался:
— На мою-то калмыцкую рожу, какая польстится? 1812 год вызвал в русском обществе небывалый подъем патриотических чувств. Скульптор Мартос на барельефах, украшающих его памятник Минину и Пожарскому, сознательно увековечил себя, старца, в античном хитоне, жертвующего Отечеству двух своих сыновей, ушедших тогда в ряды народного ополчения.
У скульптора был еще выводок красивых дочерей.
— Ума не приложу: куда девать всю эту телятину? — говорил Мартос. — Хорошо бы распихать по рукам художников.
— Мне твоя Верочка мила, — намекнул Егоров. Верный себе, он взялся за тему «Истязание Спасителя». Мы, живущие в XX веке, не поймем этого, а современники понимали, что егоровский Христос, подверженный бичеванию палачей, олицетворяет идею России 1812 года, стойко вынесшей поругание неприятеля. Три года, а то и больше заняла работа над этим полотном, выписанным с особым тщанием. Теперь наши искусствоведы пишут «Егоров понимает героизм не как поединок с врагом, а как стоическое терпение, отрешение от собственных страданий во имя счастья грядущих поколений…» Слухи об этом полотне разнеслись по всей Европе, и даже взыскательная Англия пожелала приобрести егоровскую картину.
