Звезды над болотом | страница 23



— Вот выставлен перед всей Россией напоказ картузный мастер Осип Комиссаров как самый яркий представитель русской национальности. А мы — прокляты… Но я верю, что недалеко время, когда кто-то последним выстрелом закончит наше дело…

Когда Земляницын вернулся домой, на крыльце его уже поджидал перепуганный Стесняев:

— С ног сбился, вас разыскивая. Фейкимыч до себя просят.

— А что случилось?

— Отходят… уже причастьице приняли. Увидев ссыльного, Горкушин сказал:

— Бумагу возьми на столе, чернила там… Садись ближе.

Позвали с кухни священника. Никита писал, а старик диктовал завещание, лежа с закрытыми глазами. Все богатство свое он передавал невестке своей — Екатерине Ивановне Эльяшевой…

А ночью старик уже стал отходить в вечность. Глашка, приставленная дежурить при нем, грызла со скуки краюху хлеба, пила квас.

— Дай и мне попить, девынька, — просил Горкушин

— Чичас. — Глашка давала ему пить, а он говорил:

— Эва, какова ты ладная да жаркая. Небось долго еще жить Зудешь… Жаль, что ты мне ранее, такая мясная, не попалась…

Глашка снова садилась в угол. А он опять просил ее:

— Девынька, дай губы смочить…

— А вот и не дам! Коли умираете — так и умирайте в порядке.

— Подойди, солнышко, силов не стало… горит все. Глашка шмыгала носом, вытирала нос рукавом сарафана:

— Вот и мучайтесь. Ежели бы не хватали меня, так я бы и кваску вам поднесла…

— Пожалей ты старика, милая.

— И не просите! — отвечала Глашка.

— Пожалей ты меня, девынька…

Но девка спокойно дожевала свой хлеб, допила квасок. А. когда подошла к постели — Горкушин лежал холодеющий и тихий, невозмутимо взирал в потолок, по которому бегали огромные черные тараканы. До Глашки не сразу дошло, что перед нею лежит мертвец.

— Карау-ул! — завопила она. — Упокоился… у-упокойничек!

Часть третья. ПРОБУЖДЕНИЕ

Аполлон Вознесенский вернулся из бани — чистый, румяный. В одной руке тащил сверток белья, в другой — горку тарелок и чашек (посуду он мыл по субботам, когда и сам мылся, и парил ее тем же веником, которым сам парился).

— Ух! — сказал уездный секретарь, сваливая все это грудой на стол. — Теперь и выпить не грешно, чтобы стало жить смешно. Эх-ма, приходи ко мне, кума! На полатях вместе вздохнем и скорей с тобой подохнем…

Водку для себя он настаивал на перце с порохом. Налил пузатую чарку доверху, хотел уже пить. Но взглянул в окно и… опустил чарку. Однако, придя в себя, тут же опустошил ее до дна, наполнив вторую, воспринял ее алчно — и тогда сказал: