Вся их компания выплясывала уже перед сценой, Лиза и Краев присоединились к ним. Зря Краев боялся, что не умеет танцевать по?современному. Это нельзя было назвать современным танцем, да и просто танцем, пожалуй, тоже. Невозможно было танцевать под то, что выплескивалось из колонок. Можно было только ловить кайф. Чистый кайф. Наплевать на все рамки поведения, окаменелые от древности, и самовыражаться. Все в зале делали именно это. Краев не мог видеть всех - люди превратились для него в странные, извивающиеся, постоянно трансформирующиеся силуэты. Приоткрыв один глаз, он наблюдал лишь за поведением своей компании. Настя (или Зыбка - кто их разберет?) стояла одним коленом на полу и совершала безумные запилы на воображаемой гитаре. Диана медленно снимала с себя одежду и в сомнамбулическом трансе надевала ее как попало - брюки на руки, жилетку на ноги. Рот ее был широко открыт, а взгляд неподвижно устремлен в потолок. Чингис, с зажмуренными глазами, подпрыгивал на корточках, как борец сумо, и зависал каждый раз в воздухе на несколько секунд. Крюгер бешено кружился, вращая над головой свой обрезанный сиреневый смокинг.
А что делал Краев? Он и сам не знал. Он совершал какие?то движения. Он слушал ритмичное бормотание Заппы, переходящее в смех и вопли. Он держал на плечах взгромоздившуюся туда Лизу, но почти не ощущал ее веса - только упругие ее ноги, временами сжимающие его голову, чтобы не свалиться при неожиданных наклонах. Он чувствовал, что тело его становится все легче и легче. Он прилагал последние усилия, чтобы не взлететь. Не взлететь слишком рано. Дотянуть еще хоть мгновение в предвкушении полета - неминуемого и непостижимого, как оргазм.
Д?у?у?ви?и?у?у?у
Ешь свои ботинки
Не забудь струны
И сакс
Съешь даже коробку
Не зря ж ты закупил все это
Можешь есть грузовик
Что везет весь этот мусор
Мусорный грузовик
3?3?3?3?З?З?З?З?З?З?З?З?З?З?З?З?З?З?З?З?Заплесневелый
Мусорный грузовик
Ешь грузовик и его водителя
И его перчатки
ПИТАТЕЛЬНО
ВОСХИТИТЕЛЬНО
БЕСЦЕННО
[7]
Заппа пел свою глубокомысленную муру, а парень в засаленной куртке из оленьей кожи, парень, которого звали Сал Ломбардо, валялся по зеленому ковру с обглоданным кукурузным початком во рту, и девчонки медленно поливали его блаженствующую физиономию белыми взбитыми сливками. Все было также, как сорок лет назад. Так же, как и в шестьдесят восьмом году. Время застыло, замерло на одном из своих кругов и проигрывало его снова и снова - как заедающую старую пластинку.
