Костромские «львы», толкавшиеся на балах, на масленичных катаниях, давали наблюдательному чиновнику палаты государственных имуществ немало впечатлений для осмысления. Он и сам отчасти был в ту пору человеком этой печоринской складки – ничего не попишешь, мода такая утвердилась: стоять где-нибудь у колонны и холодно-презрительно оглядывать несущиеся в галопе или кадрили пары. Но, отдавая внешнюю дань поветрию, начинающий писатель беспощадно разделывался с чайльд-гарольдами в своем сочинении. Даже если учесть, что позднее вкусы и убеждения его станут куда более определенными, можно довериться истинности воззрений Павла Вихрова: «Что такое эти Онегины и Печорины? Это люди, может быть, немного и выше стоящие их среды, но главное – ничего не умеющие делать для русской жизни: за неволю они все время возятся с женщинами, влюбляются в них, ломаются над ними; точно так же и мы все, университетские воспитанники...»
Писемский едва ли не первым начал воевать с печоринщиной – прошло только четыре года с тех пор, как вышел «Герой нашего времени», и русское общество (прежде всего молодежь) всецело находилось под обаянием образа «лишнего человека». Надо было быть незаурядной личностью, чтобы не только увидеть фальшь моды на избранничество, но и понять ее социальные корни. Как это ни парадоксально, но именно на дрожжах дворянской сентиментальности взрастали бездельники-себялюбцы, способные походя топтать чужие души лишь потому, что им «так хочется». В начале пятидесятых годов явится целая литература, ставящая целью развенчание надутого кумира («Львы в провинции» И.И.Панаева, «Тамарин» М.В.Авдеева и др.), но не увидевший тогда света роман Писемского не примет участия в борьбе за истинного, естественного человека. А когда в 1858 году книгу напечатают, общество будут волновать уже совсем другие вопросы, и сочинение о провинциальном сверхчеловеке никому не покажется новым словом.
В Костроме хорошо писалось – многие сцены и портреты Алексей Феофилактович брал прямо с натуры. И со временем обстояло неплохо – можно было каждый вечер смело браться за продолжение романа, не опасаясь, что кто-то придет, затянет на пирушку или в театр. Но отсутствие близких приятелей оборачивалось тем, что начинающему писателю не на ком было проверить достоинство новых глав. Все чаще приходила тоска по Москве, по оставленным друзьям.
Не вытерпев и полугода, Писемский подал прошение о трехмесячном отпуске и, едва Шипов наложил разрешающую резолюцию, отправился в белокаменную приискивать место.
