Но Мангушев решился, если так про него можно сказать. Шорты были белые с голубой каемочкой и топорщились на манер юбочки так, что ноги из под них — самые бледные, тонкие и волосатые — должны были выглядеть, как ему думалось, стройными
К шортам предполагались белые носки, полукеды и бобочка. А ветерок — ах, как это хорошо — который холодит ноги, оборачивая их нежной своей вуалью, а мелкие вихорьки запутываются в волосках и играют ими, поигрывают, а волоски потом позолотит солнце и сделаются они лениво упругими, а ноги загорят и не так будут раздражать. Ведь бледные ноги раздражали и именно своей телесной интимностью (или интимной телесностью?), а загорелые не раздражают. Нет интима бледно-спирохетного, как говорит завлит.
Мангушев оделся и, что совершенно естественно, не мог пройти мимо зеркала, внимательно в него не посмотревшись. Из зеркала на него глядел истощенный белый лебедь. С ногами, которые мы уже описывали, с руками — выщипанными крыльями — и, более всего, с носом. Нос был птичий. И нос, и шея с колючим кадыком и глаза — встревоженные двойняшки, и челка, скрывающая молодые залысины — все спрашивало у Мангушева из зеркала: ну что, юноша, пошли?
— Пошли! — сказал юноше в зеркале Мангушев, взял сетку с подстилкой, полотенцем, пляжной едой и вышел.
Ох уж эта пляжная еда! Выходит наш человек часа на три к реке или морю и волочет за собой четыре килограмма абрикосов, яблок, помидоров, огурцов, яиц, сваренных вкрутую, хлеба, кваса, чая (в термосе), пива в трехлитровой банке, бутербродов с маслом — сыром — колбасой, а то и арбуз прихватит, то есть столько всего, что где-нибудь в распускающей свои крылья Латинской Америке этого хватило бы на неделю.
Мангушев не взял с собой яиц и хлеба. Занимающиеся нудизмом бережно не смешивают животные белки с углеводами. Он взял с собой несколько яблок, абрикос, пакетик с крыжовником. В крыжовнике ведь так много очень важной для организма янтарной кислоты. Это единственный фрукт, где есть такое количество янтарной кислоты.
Мангушев вышел на крыльцо и немедленно попал на бабу Граню — она сидела на лавочке. Какую-то долю секунды ему стало не по себе — баба Граня известная сплетница-охотница, и шорты для нее пища на целую неделю, — но потом великое отчаяние овладело душой его и от отчаяния он выпалил:
—Здравствуйте, баб Граня! -и сейчас же представил себе, что при виде белых шорт баба Граня проглотит болт.
Баба Граня, увидев его, проглотила не болт, нет, не болт, она проглотила саблю командарма Буденного, причем рукоятка этой сабли торчала у бабы Грани изо рта и на солнце влажно поблескивала.
