И сейчас же у всей команды тоже немедленно все ближайшие родственники в один миг загнулись.
Грандиозный падеж.
Папы, мамы, бабушки, дедушки.
Все прислали телеграммы, подписанные в морге и заверенные в военкомате.
И у всех похороны в ближайшую пятницу.
У офицеров, мичманов и матросов.
— Это бунт! — вскричал тот малопонятный капитан первого ранга, начальник экспедиции, и побежал телеграфировать в то место, откуда только что сняли нашего механика.
И на следующий день налетело столько капитанов первого ранга, что и представить себе невозможно.
Я и не знал, малые половые губы таитянки, жены Ван Гога, что такое количество капразов у нас в одном месте можно собрать.
Все они сели по каютам, афродитовы щели, и начали с нами ласково разговаривать, но наши, чушки на макушке, все прошли — и Крым, и рым, и пять километров канализации, так что держались до последнего молодцами, мотали головами и говорили, что им срочно нужно, к примеру, «маму хоронить».
Тогда они взяли за окончательно сопревшую промежность нашего капитана и стали с ним беседовать, и после этих бесед, яйца царя Мидаса, от него осталось только место вонючее и глаза безумные, а человека больше не было.
То есть не было в нем ничего человеческого, небеса Тасмании: ни стати, ни голоса, ни совести, ни чести.
Наконец выяснили, что бунт из-за механика, вернее, из-за того, что этот тип — начальник экспедиции — приказом из Москвы перевел нашего механика к маме Фене.
— А-а… вот оно что. И где же он теперь… ваш механик?
— Уехал (к маме Фене).
— Как это уехал?
— А так.
— Вернуть! Немедленно поймать! Найти! Достать! Догнать! Доставить! Привести!
И побежали гонцы врассыпную по городу, и достали они механика в одном очень часто посещаемом месте — никуда он не уехал, потому что от расстройства загулял.
И доставляют нашего механика, скорлупа от кокоса, а на нем разве что только мокрый недожеванный презерватив не болтается, перед светлые очи комиссии по бунтам.
— Вы это чего это? — говорит ему комиссия.
— А чего меня этот козел из каюты выгнал? — говорит механик и дышит чесноком.
И никого не смущает острота формулировок, и сейчас же все кивают, мол, козел, всенепременнейше козел, и приказ о возвращении механика тут же подписан, и каюта ему возвращена, и бунт немедленно прекратился, и пошли мы во главе каравана на Северный полюс снабжать это место валенками и лыжами.
Как вернулись, всех разогнали, колченогие имажинисты.
А корабль наш чудесный продали, клянусь очами.
