— Как вы знаете?
— По морде. Морда скучная.
— Тогда, значит, с мужчиной.
— Может, и так, но в любом случае посторонних при нашем разговоре быть не должно, давайте обождем. Прогуляемся пока. Вон какие кораблики!
Невдалеке, за пакгаузом, слышался женский смех. Там на рогожах, на расстеленных мешках кучкой сидели, карауля добычу, портовые шалавы самого низкого разбора. Такие за гривенник счастливы распахнуть свои шерстистые вшивастые воротца.
— Вот у женщин, — задумчиво сказал Шитковский, — даже, пожалуй, у этих, после соития на лице что угодно бывает написано, только не скука.
— Вы, я смотрю, знаток человеческой природы, — отметил Гайпель.
— А то! Иначе меня Путилин за конкурента и не держал бы.
Двое подгулявших английских матросов, обнявшись, брели навстречу. Увидев на Гайпеле форменную полицейскую фуражку и шинель с блестящими пуговицами, они, видимо, в темноте приняли его за русского офицера, приосанились, начали выпячивать груди, стучать в них кулаками и выкрикивать:
— Сэвастоупол! Сэвастоупол!
Увы, понять их не составляло труда. Англичане хотели сказать, что воевали в Крыму, были под Севастополем и били там таких, как Гайпель, в хвост и в гриву.
— Сэвастоупол! Виктори! Рул, Бритен! — победно кричали они вслед.
У Гайпеля испортилось настроение.
— Как-то странно сознавать, — сказал он, — что Россия теперь не имеет права держать в Черном море военный флот.
— А вы знаете, — без всякой, казалось бы, связи спросил Шитковский, — какой зверь был в русском гербе до Романовых?
— Сразу не припоминаю.
— Чему вас только в университете учат… Единорог был! Это, вы знаете, волшебный белый конь с рогом во лбу. Обитает на краю света, питается мясом, страшно силен, дик и, главное, свободен, потому что ни мужских, ни женских органов не имеет, пары себе не ищет. Размножается таким способом: триста лет проживет, рог сбрасывает и умирает, а рог превращается в громаднейшего червя. Поползает он, потом у него ножки с копытцами из брюха вырастут, головка, рожок проклюнется…
— Какое отношение все это имеет к Черноморскому флоту?
— Такова, батюшка, и Россия, — сказал Шитковский. — Из зверя — червь, из червя — опять зверь.
— Теперь мне понятно, почему вас Иван Дмитриевич не любит, — ответил Гайпель.
Из туманной мглы вновь протяжно разнеслось над гаванью:
— Э-эй, на башне-е!
Безысходное отчаяние звучало в этом голосе. Казалось, человек с рупором в последней надежде вопиет к ангелу на шпиле Петропавловской крепости.
