Правда, гроб почему-то покоился не на столе, а на сдвинутых стульях. Он был открыт, но при нем ни единый огонек не противостоял заоконному, замогильному лунному свету. Не было ни лампад, ни свечек. В первый момент Иван Дмитриевич подумал, что небрежением вдовы они просто погасли, но тут же понял, что нет их, не поставлены. Это было бы в порядке вещей, если бы Яков Семенович был жив, а домовину заказали гробовщику для отвода глаз и она пуста. Но нет, чувствовалось, что там кто-то есть. Хотя гроб стоял в дальнем углу комнаты, в нем угадывались очертания человеческого тела.
Иван Дмитриевич замер, не решаясь войти. Страх уже поселился в душе и мешал смотреть на вещи очами разума. Это был не страх перед покойником, нет, он в жизни достаточно их повидал, а перед тем, что мертвец в гробу не огражден ни пламенем освященного в церкви воска, ни запахом ладана, словно ему нарочно не поставили никакой преграды, чтобы в любую минуту… Эти размышления пронеслись в мозгу, не заняв, может быть, и доли секунды, не успев облечься в слова. «Отче наш, иже…» — прошептал Иван Дмитриевич и осекся, вспомнив, что лежащий в гробу человек пользовался этой молитвой для варки яиц.
Тут же страх исчез, Иван Дмитриевич сделал шаг вперед, и волосы зашевелились на голове. Послышалась возня, из гроба вдруг показалась чья-то голова, за ней плечи, грудь.
Прилепленная в коридоре свеча светом своим сюда не доставала, луна светила в спину мертвецу. Безликая, безглазая тень медленно приподымалась, вот ухватилась пальцами за борта погребальной ладьи, в которой предстояло ей совершить свое последнее странствие, подтянулась на руках, села.
У Ивана Дмитриевича не нашлось сил даже на то, чтобы осенить себя крестным знамением. Все подозрения были забыты, логика уже не имела власти над ним. Покойник оживал на глазах, а сам Иван Дмитриевич, напротив, погружался в мертвое оцепенение.
Луна опять нырнула в тучи, стало темно. В темноте что-то стукнуло, зашелестело. Ноги приросли к полу, потом он услышал, как чья-то рука уверенно поворачивает ключ в замке парадной двери. Этот звук вернул его к жизни. Он метнулся в коридор, налетел на косяк, в глазах отдалось искрами, а в ушах — пронзительным женским криком:
— Яша! Я-аша! Иди ко мне-е!
