— Кто там? — потончавшим от страха голосом крикнул Гнеточкин. — А ну выходи!
Иван Дмитриевич прижался к стене и помалкивал. Он чувствовал себя в относительной безопасности. Уж кто-кто, а Гнеточкин в такой час сюда не сунется.
— Кто тут? Кто? Сейчас полицию позову!
Он спустил пуделя с поводка:
— Ату его! Куси!
Тот бросил свое сокровище, брехнул пару раз, но в темноту лезть побоялся. Тоже не та животина, чтобы переть на рожон.
— Господа! Господа! — Гнеточкин тростью стукнул в ближайшее освещенное окно. — Тут кто-то прячется…
Странно. Чего это он так напугался?
— Путилина зовите! Путилина! — орал Гнеточкин. Кое-где по фасаду начали распахиваться окна. Положение стало глупее некуда, но теперь выходить на улицу было и вовсе смешно. Иван Дмитриевич скользнул вдоль стены в противоположном направлении, во двор. Слева тянулись поленницы, белея душистыми торцами, такие же дровяные бастионы возвышались в глубине двора, у сараев. Здесь в некотором отдалении друг от друга стояли две скамейки, по вечерам кучера и лакеи любезничали на них с кухарками и горничными. Все вокруг усыпано было подсолнуховой лузгой, оставшейся от посиделок, она призрачно синела в лунном сиянии.
На одной из скамеек сидела парочка: платок и картуз. Последний, услышав крики Гнеточкина, встрепенулся было, но затем снова припал к своей подруге. Они превратились в нечто двухголовое, однотелое, словно бы само с собой приглушенно говорящее на два голоса. Мужской был слышен чаще, громче и звучал с той известной интонацией; одновременно просительной, нежной и паскудной, с какой мясник, затачивая нож, уговаривает свинью не визжать, когда ее станут резать.
Иван Дмитриевич деликатно направился к пустующей скамейке, но при его приближении парочка бесшумно снялась и растворилась во мраке. Он сел на их место, чувствуя под собой оставшееся от женских бедер широкое прочное тепло. Оно невольно склоняло к мыслям, никакого отношения не имеющим к судьбе Якова Семеновича и его матери.
Гнеточкин еще немного покричал, скликая соседей, и отчасти достиг цели. Вопли прекратились, теперь он, как можно было предположить, отвечал на вопросы, обращенные к нему сверху, из раскрытых окон. Потом все стихло, во двор так никто и не пошел. Лишь чей-то одинокий грозный голос выпорхнул из форточки:
— Сволочь, я тебя вижу!
Это, разумеется, было неправдой, так что Иван Дмитриевич остался сидеть там, где сидел. Когда наконец наступила полная тишина, где-то за сараями забрехали бездомные дворовые псы. Пока шла суматоха возле подворотни, они на всякий случай затаились, а сейчас громко торжествовали победу над трусливым пуделем, который не посмел сунуться в их владения. В общем-то они были в одинаковом положении, сам Иван Дмитриевич и эти псы, и он дружески посвистал в ту сторону, откуда раздавалось их триумфальное тявканье. Спустя мгновение бело-рыжее пятно мелькнуло в темноте, криволапая грязная псина кинулась к ногам и заскулила, извиваясь в ритуальном танце, выражающем небесное счастье. Но и этого ей показалось мало. Она легла на брюхо и, страстно подвывая и молотя по земле хвостом, поползла к скамейке. Иван Дмитриевич наклонился, потрепал ее за ушами, ласково сказал:
