Поколебавшись, Иван Дмитриевич все-таки не стал показывать Сергею Богдановичу таинственный жетончик. От соседей лучше пока держать в секрете. Мало ли! Про смерть Якова Семеновича тоже говорить не хотелось, иначе Зеленский догадается, что одно тут связано с другим.
— Я вам все объясню позднее, — сказал Иван Дмитриевич, — но дело серьезное, мне нужна ваша помощь. Я хочу понять, может ли Большая Медведица быть знаком.
— Знаком чего?
— Чего-нибудь.
— Вопрос поставлен так, что ответить нелегко. У одних народов она издревле означает одно, у других — другое. Для вас это небесный ковш, для нас, жителей Украины, — воз. Там, где вы усматриваете ручку ковша, мы видим оглобли. Почему так? Да потому что, не обижайтесь, великоросский мужик склонен к пьянству, а малоросский крестьянин испокон веку отличается трудолюбием. Каждый народ смотрит на небо сквозь призму своего национального характера. Образ жизни тоже немаловажен. Для самоедов, например, это вовсе не медведица, а небесная олениха, праматерь всего сущего на земле. Для бедуинов…
— Их трогать не будем, — вежливо прервал Иван Дмитриевич. — Вернемся к нашим широтам. Откуда вообще взялось, что это Марья Ивановна?
— Марья Ивановна?
— Ну в сказках-то медведи — Михайло Потапыч, Марья Ивановна.
— К нам пришло из Греции. Существует цикл аркадских мифов о происхождении Большой Медведицы.
Иван Дмитриевич насторожился:
— Аркадских?
— Да, аркадских. Что вы так взволновались?
— Нет-нет, ничего… Из той самой Аркадии?
— Боюсь, ваши представления о ней сложились под влиянием новейшей литературы. Всякого рода эклог, элегий, идиллий. В действительности это была дикая горная страна, покрытая лесами… Вам не слишком крепко? — спросил Зеленский, подвигая гостю чашку с чаем.
— А водочка у вас не живет? — нахально поинтересовался Иван Дмитриевич.
У него дома смирновская проживала по подложным документам, как еврей, который, не приняв святого крещения, из Гомеля переехал в Санкт-Петербург. Перелитая в бутылку с этикеткой зельтерской воды, исполненная страха иудейска, она ютилась в самом дальнем углу комода и выходила оттуда лишь под покровом ночи.
Зеленский принес графинчик, две рюмки. Выпив, Иван Дмитриевич откинулся на спинку стула и приготовился слушать. После голодного дня в животе быстро погорячело, блаженство начало распространяться вверх, к груди. Там была своя маленькая Аркадия, именно такая, какой, по словам Зеленского, она никогда не была. Шумели дубовые рощи, нимфы резвились в ручьях, пастухи и пастушки, целуясь и наигрывая на свирелях, собирали стада на вечернюю дойку, и над гладью многорыбного моря, на ночь покидая этот мир, младая Эос в тоске ломала пурпурные персты.
