И когда я уже направлялся к двери, она нанесла еще один удар ниже пояса:
– Майкл, я ничего не имею против того, что ты не всегда бываешь дома. Я против того, что ты не хочешь быть дома.
И как она находит время придумывать такие сентенции – да еще после бессонных ночей?
У меня осталась единственная форма защиты – нападение.
– Это несправедливо! – крикнул я, повышая голос, чтобы создать впечатление, будто она перешла черту. – Ты считаешь, я специально так много времени провожу вне дома? Ты считаешь, я не спешу домой при первой возможности? Ты считаешь, что я, бодрствуя в три часа ночи, не чувствую себя несчастным из-за того, что не смогу увидеть, как дети просыпаются? Я вижу их реже тебя, потому что мне надо ходить на работу. Я вынужден горбатиться день и ночь, чтобы обеспечивать жену, двоих детей, да еще выплачивать кредит. Когда тебе захотелось посудомоечную машину, деньги волшебным образом нашлись – как и на новую одежду, на отпуск, на дурацкое биде, которое стоит четыреста фунтов, но служит лишь водоемом для резиновых утят. Деньги всегда находятся, а находятся они потому, что я работаю изо всех сил!
Теперь я в самом деле завелся, а Катерина, казалось, утратила дар речи.
– Знаешь, это очень нелегко – приходить в студию выжатым, а потом вкалывать тридцать шесть часов кряду, чтобы сделать работу в срок. Я заканчиваю одну мелодию и тут же берусь за другую, корплю без перерыва в тесной студии на другом конце города, в изнеможении падаю на односпальную кровать, чтобы вскоре вскочить и снова вкалывать-вкалывать-вкалывать. А что мне остается? Ведь дети должны быть сыты и одеты, у них должна быть крыша над головой. Мне приходится гнобить свою жизнь на работе, потому что это единственный способ удержаться на плаву.
Я схватил сумку и устремился к двери, намереваясь триумфально покинуть дом. На коврике у порога лежал конверт, который я узнал сразу. Я подобрал его и швырнул в сумку. Вскрывать его не требовалось. Очередное предупреждение из банка. Там хотели знать, почему я уже четыре месяца не выплачиваю кредит за дом.
Глава четвертая
Потому что я этого достоин
Так или иначе, меня неизбежно будили дети. Часы показывали 3:31, и какое-то мгновение я гадал: утра или вечера, – но детский гам, доносившийся с другой стороны улицы, свидетельствовал, что дело близится скорее к вечеру, чем к утру. Дети должны быть чересчур активными, чтобы их оставляли в школе до половины четвертого утра. Хоть я и побил снова личный рекорд сна, но чувствовал, что неплохо бы поспать еще часиков двенадцать. Если сутками напролет не можешь нормально закрыть глаза, а потом вдруг заснешь, то крепкий сон лишь спровоцирует потребность в новой дозе забытья. Отдых меня истощил, я ощущал неизбывную усталость, словно после общего наркоза. Загадка, каким образом Спящая Красавица после ста лет сна умудрилась встать с такой сияющей улыбкой на лице. Я натянул одеяло на голову и попытался отключиться.
