…Стоило нам почти дойти до станции метро «Выхино», как небо загрохотало с качеством «долби стерео». Заклубились облака, точно капли краски в стакане воды. Дождик чуть всхлипнул и — заплакал навзрыд, словно прорвало его от невыносимой грусти. Небо потемнело. Прохожие заспешили, а колкие капли дождя, выбивая бусинки воды из луж, прыгали у них под ногами.
Ну что? В метро? Э, нет! Мы заскочили в ближайшую забегаловку.
Расхлябанной походкой к нашему столику подошел халдей в замызганном халате, но со свежей алой гвоздикой в петлице.
— Это что? — неодобрительно кивнул в сторону алого пятна Григорий Алексеевич. Он чудесным образом преобразился. Гордая осанка, вздернутый подбородок, властный взгляд.
Халдеи одни из самых сметливых людей на планете. Именно поэтому им удается так долго сохранять свою популяцию.
— Украшательство, сэр! Должно радовать глаз клиента. — Халдей по-военному прищелкнул каблуками.
— Ты бы лучше халат постирал.
— Халат не украшательство, а элемент рабочей одежды!
— Ладно! — махнул рукой Григорий Алексеевич. — Сделай-ка нам, любезный, чего-нибудь… Сообрази сам.
Через минуту халдей вернулся с подносом. Два жбана разливного пива, салаты, чекушка водки в запотелом графине, тарелочки с маслом, говяжьим языком и ветчиной. Так-то…
Вяземский плеснул водку по рюмкам:
— Будем здравы!
— Сдаюсь. Ну, не получилось… — признал я.
— Ты о чем?
Я рассказал ему о роковой примете с костюмом.
— Вон оно как! Что ж, у меня тоже есть свои приметы. Я, например, не могу ходить в Пушкинский музей.
— Вот оно как? — невольно передразнил я его.
— Да. Посмотрю на тамошние картины и до того растрогаюсь, аж поджилки вибрируют. А потом — тройки с бубенцами, цыгане с гитарой, нумера, преферанс. В общем, сплошная бунинщина.
— С чего это вас так развозит?
— Ну, вот тебе парочка примеров, — оживился Григорий Алексеевич. — Есть в Пушкинском старинная картина. Называется она «Праздник в деревне». Представь себе: огромный дом, поляна на переднем плане. Огромный, длиннющий стол. Сидят гурьбой крестьяне. Чокаются, пьют, жрут. В общем, праздник. Эта сцена занимает центральное место в картине. Но вот в правом углу — спиной к зрителю — одинокий крестьянин, опершись рукой на забор. По его позе я безошибочно определил: персонаж блюет.
— Суровый реализм! — хмыкнул я.
— Он и есть!.. Я как ученый решил перепроверить свои впечатления на других. Из десяти опрощенных мной посетителей Пушкинского музея девять человек также пришли к выводу, что крестьянин блюет. Вывод?
