Кажется, только я заметил, как изменилось лицо лорда Себастиана при слове «совесть». Он ещё крепче стиснул меч и дальше уже не слушал.
– Ну и? – перебил он. – Как же он это делает?
– Он встаёт между вами – тобой и твоим противником, и смотрит в глаза вашей совести. Каждой, поочерёдно. И вам обоим становится очень стыдно. Ужасно, жутко стыдно, так стыдно, что вы уже начинаете спорить за право уступить больше. И в конце концов уступает тот, чья совесть на самом деле знает, что он должен уступить. Так что всё честно, как видишь.
– И правда! – развеселился монсеньёр. Его руки на рукояти меча были сжаты всё так же крепко. – Честнее некуда! Мне нравится! Давайте попробуем. А как его позвать, Репейника этого вашего? Коллективную заявку в какой-нибудь комитет подавать?
– Ну… – протянул Антип, кажется, немного настороженный столь быстрым согласием. – По слухам, надо просто договориться с другой стороной, и тогда он сам появится. Ты же знаешь этих, малахитовых, они умеют быть одновременно в нескольких местах…
– Знаю, – кивнул лорд Себастиан, и улыбка сбежала с его губ, будто он вспомнил что-то не слишком приятное. Он наконец выпустил рукоять меча, полез в карман за новой порцией табака. – Георг, дуй обратно. Вызови лично Родрика и передай ему весь этот бред. Будем договариваться как цивилизованные люди. Раз уж не достались нам их нейронные бомбы, будем использовать их дипломатов. Такая у нас натура, Жак, – добавил он, обращаясь ко мне. – Лишь бы чужое попользовать, будто своей башки на плечах нет. Чего встал? – бросил он всё ещё топтавшемуся рядом Георгу. – Бегом, арш!
Георг отсалютовал и уже через минуту, всё такой же взмыленный, снова мчался к стенам города, трубя вызов парламентёра. Лорд Себастиан проводил его взглядом, задумчиво сворачивая самокрутку.
– В глаза моей совести взглянет, значит, – проворчал он. – Поэты хреновы. Никогда мне эти малахитчики не нравились. Антип, а помнишь…
– Помню, – сказал Антип, и они оба умолкли.
А мне стало неуютно, как будто сейчас их стоило оставить наедине. Но я не ушёл, потому что блики беспощадного южного солнца всё так же полыхали на лезвии меча, всаженного в землю у монсеньёра между колен.
…Мне всегда было интересно, почему он Печальный. Ну, Рыцарь то есть. А в народе говорили: увидишь – поймёшь. То есть толком никто не знал.
Но я действительно понял, когда увидел.
Родрик согласился с неожиданной радостью – вероятно, и сам бы предложил, но то ли не хотел слабину показать, то ли реакции боялся. Враги называли монсеньёра Чёрным Душегубом, Бешеным Псом и даже Беспринципным Гадом, и согласие на подобный компромисс могло существенно подмочить его репутацию. Впрочем, любой, кто видел бы лицо лорда Себастиана до и во время арбитража, сразу догадался бы: что-то здесь нечисто. Я это понял с первого мгновения и прямо извёлся мыслями о том, что же он задумал. Мне бы порадоваться несомненному коварству моего господина, но… уж как-то слишком крепко прижимал он к себе свой меч. И это было плохо. Очень плохо.
