Однажды это занятие так захватило меня, что на минуту я забыл, где нахожусь. Из прострации меня вывел изумленный возглас Джейкоба. Я даже не слышал, как он вошел, полностью поглощенный отделкой волос на лобке Флейм. Мне всё казалось, что они выглядят недостаточно шелковистыми.
— Что это такое?! — вскрикнул Джейкоб тоном престарелой дуэньи, заставшей свою воспитанницу за написанием любовного письма.
Я поднял голову, раздраженный тем, что меня оторвали, и только теперь заметил, что весь стол буквально завален изображениями моей Флейм, по большей части не самыми целомудренными. Джейкоб смотрел на рисунки с изумлением, и я вдруг вспомнил, что он ни разу не видел моих картин. Меня это даже удивляло первое время — стоит только взять в руки грифель, и все, кому не лень, норовят заглянуть тебе через плечо.
— Это моя подруга, — ухмыльнувшись, пояснил я. — Нравится?
— Но… но… — потрясение проговорил Джейкоб и, осторожно протянув руку, взял один листок за краешек, словно боясь испачкаться. На картинке Флейм лежала на животе, полуобернувшись и сияя аппетитным упругим задиком, который я так любил. Хорошая картинка, одна из самых удачных. — Это же отвратительно! Нельзя так рисовать женщин!
— Почему? — с интересом спросил я.
Он хотел ответить, запнулся и уставился на картинку. Мужское начало берет свое, удовлетворенно подумал я, по Джейкоб вдруг поднял голову и очень серьезно проговорил:
— Да ты… ты ведь здорово рисуешь!
— Я знаю, — скромно сказал я и повернул к нему картинку, над которой корпел сейчас: Флейм сидела лицом к зрителю, с широко раздвинутыми ногами. — Как тебе эта?
Джейкоб, даже не взглянув, молча выхватил из кучи желтоватых листков один, потом другой. Я заметил, что он отобрал те листки, на которых особенно тщательно было прорисовано лицо — самые первые картинки, надо сказать. Потом я уделял лицу гораздо меньше внимания.
— Красивая она, правда? — вздохнул я, когда Джейкоб, расчистив место на столе, уселся и разложил перед собой — четыре или пять выбранных рисунков.
— Очень, — возбужденно ответил он и поднял голову. — Хочешь, я тебе ее вытащу?
— Чего? — не понял я.
— Ну, не ее… Такую же! Ну… как тебе объяснить… У тебя есть какие-нибудь другие рисунки? Что-то другое, вещь, зверь, что угодно!
— Нет, — устыдился я. Старые картинки я сваливал кучей в углу, теряя к ним интерес, а слуги, приносившие мне еду и сменявшие отхожий чан, молча всё уносили.
— Так нарисуй сейчас!
— Что?
— Всё равно! Ну, яблоко!
