— Спасибо, приятель, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать, и удивился тому, каким слабым и дрожащим был мой голос. — Ты мне здорово помог. Сам бы я…
Договорить я не успел. Человек протянул руку (железная перчатка была покрыта неровными темными пятнами, но я почему-то не думал, что это кровь), схватил меня за горло и, сдавив, коротко встряхнул. Мой затылок с размаху врезался в ствол дуба, в голове затрещало, перед глазами поплыли цветные пятна. Последнее, что я успел увидеть — черная расщелина опущенного забрала. И вдруг подумал, что не уверен, есть ли за ней глаза.
Злобный вой ветра в трубе. Пугливое пламя факела. Гулкая песня воды: с каменного потолка — на каменный пол. Кап. Кап. Холодный пот, быстро бегущий по спине. Бледное, спокойное лицо, негромкий охрипший от ярости голос.
— Что ты говоришь?!
— Вырезаны, милорд! Как щенки! Им всем вспороли животы, а они даже не сопротивлялись! Их мечи чистые, ни капли крови!
— А Нортон?!
— Исчез.
С трудом сдерживаемый стон раздирает губы. Лицо — как камень, с которого и на который звучно капает вода.
— Прикажете объявить розыск? Можно предложить награду…
— Нет! Об этом никто не должен знать. Никто, ты меня слышишь?!
— Да, милорд.
— Нортон был доставлен в Арунтон этой ночью и заключен в подземную тюрьму. До вынесения приговора.
— Да, милорд.
— Гленован и Фальгер отправлены в Южные Леса. Вместе со своими солдатами.
— Да, милорд… Это все арбалетчики! Проклятые партизаны!..
— Наши люди убиты стрелами?
— Нет… но…
— НЕТ! Без всяких НО! А впрочем…
Сухое натирание ладоней, нервные шаги, звон золоченых шпор.
— Впрочем, да. Это мысль. Оставь пару трупов. Отбившиеся от отряда. Жертвы бесчеловечной мести арбалетчиков за своего командира. Настолько бесчеловечной, что я не могу это так оставить… Говоришь, им вспороли животы?
— Вся поляна в кишках.
— Отлично. Пошли отряд. Пусть выжгут эту часть леса на десять миль вокруг. В назидание. Заодно и следы уничтожат.
— Слушаюсь.
Удаляющиеся шаги. Раздраженный хруст фаланг, нетерпеливый вздох. Короткий взгляд на овальный сток для крови в дальнем конце камеры. Долгий — на мертвую громадину дыбы в дальнем углу.
Тоненький, далекий женский крик.
Вязкое тепло толчками разливалось по телу: от плеч к кончикам пальцев, от висков через сердце к ногам, к ступням, медленно и уверенно. Я попытался открыть глаза, понял, что не могу, и с некоторым запозданием осознал, что и не хочу. Я лежал на спине, подо мной было что-то восхитительно мягкое — мягче перины, на которой я спал в детстве, когда еще жил с отцом при дворе. Наверное, такими мягкими бывают только облака…
