– Ну вот, – расстроился Чеглинцев, – порожний доехал, а груженый застрял. Надо же!
Он посидел с минуту, руки положив на баранку, тайгу слушал, отдыхал, глаза закрыл, а потом вздохнул обреченно, сдвинул кепку на лоб и дернул дверцу. Терехов шагнул за ним в дождь, ступив на землю, почувствовал, что у него болят намятые за день ноги, и стал шагать по грязи, надеясь расходить их.
Чеглинцев вытащил топор и с остервенением начал рубить осины-недоростки. Терехов таскал их к машине и укладывал под колеса. Рыжая грязь хватала тонкие проволочные ветки.
– Хватит? – спросил Чеглинцев.
– Сам смотри, – пожал плечами Терехов.
– Хватит, – буркнул Чеглинцев, но остановиться не смог и еще осинки порубил, так, на всякий случай. Топор он оставил на дороге, и когда Терехов спросил его: «Зачем?» – ничего не ответил, не счел нужным, просто имел, наверное, обыкновение пугать тайгу, чтобы уважала наших, чтобы понимала, что этот былинный дровосек может снова поднять топор.
Руки Чеглинцева опять лежали на баранке, и губы его шевелились, может быть приговаривая неслышно: «Ну давай, родимый», а самосвал ревел и дрожал, цеплялся колесами за метровую гать и не мог зацепиться. И снова мускулы Чеглинцева напряглись и пот выступил на коричневом лице, а Терехов напрягся тоже и крякал, но ни он, ни Чеглинцев сдвинуть машину не могли.
– Толкну ее пойду, – бросил вдруг Терехов, и Чеглинцев, обернувшись не сразу, кивнул ему.
Терехов прыгнул с подножки, плечом уперся в мокрый зеленый металл кузова. Снова крутились колеса, шибали по тереховским сапогам комьями грязи и осиновыми щепками, а Терехов все толкал, все старался, словно бы на самом деле мог столкнуть машину. «Ну давай, ну что ты упрямишься, ну пошла!..» И вдруг пошла, не от его, конечно, толчков, а сама пошла, твердое почувствовав под ногами, полезла к деревянному мостику, родимая. Чеглинцев вылез из кабины за топором, тайге им помахал и, подойдя к Терехову, довольный, стукнул его ладонью по спине. Снова, как когда-то, чувствовал он Терехова близким человеком, и все вокруг было ему по душе, и он понимал, что минута эта, ничем вроде бы не особенная в его буксующей шоферской жизни, еще сильнее привязывает его к мокрым и неуютным Саянам.
– Знаешь что, – сказал, помолчав, Терехов, – оставался бы ты тут. Чего тебе мотать в Россию…
Слов этих Чеглинцев ждал давно. И ему было даже неинтересно, что он их услышал наконец.
– В этой грязи-то оставаться? – засмеялся Чеглинцев. – Нашел дурака!
