– Думал, думал и надумал, – сказал Терехов, – недокормили меня в столовой.
– Ну чо ж, – проговорил Испольнов, – если недокормили…
Глаза его смотрели прямо на Терехова, в упор и вроде бы посмеивались.
– Нет, – сказал Терехов, – уговаривать я не буду.
– И на том спасибо, – кивнул Испольнов.
– Садись, садись, – заспешил Чеглинцев и ловко и красиво, одной левой, за ободранную ножку подал Терехову стул.
Потом он оказался у плиты, деловито похлопал Соломина по плечу, подмигнул Терехову, показав на Соломина пальцем:
– Во дает! Коком бы его на подводную лодку.
– А тебя бы матросом, гальюны чистить, – подсказал Испольнов, – и швабру бы тебе дать…
– А тебя бы боцманом. Билли Бонсом! – обрадовался Чеглинцев. – И Терехова мы бы назначили кем-нибудь… Старпомом! Чтоб он нам мораль читал…
– Ладно, хватит, – сказал Терехов.
Он плюхнулся на фанерное сиденье и стал изучать стены, словно попал в эту комнату впервые. Стена над кроватью Соломина была голубая и пустая, здоровый красно-белый плакат, рассказывающий стихами о развитии химии («беритесь умело… всенародное дело»), гвоздями, накрепко был прибит над кроватью Испольнова, бывшего бригадира, и подчеркивал его сознательность, а чеглинцевский угол заняли легкомысленные фотографии красивых женщин, вырезанные Чеглинцевым из польского «Фильма» и журналов мод.
– Ничего у них жизнь, – сказал Терехов, – без ватников ходить могут.
– Они бы и в ватниках голые плечи показали! – Испольнов покосился на женщин с презрением.
– Вот та симпатичная, – сказал Терехов, – слева.
– Ну! – расплылся Чеглинцев. – Беата Тышкевич. У меня в машине она еще приятней. Дитя большого города… А эта?
Терехов вспомнил, как вчера толкали ребята влезшую в грязь машину Чеглинцева и как потом заглядывали в кабину и все посматривали на знойных женщин, приклеенных к зеленому металлу, и голубые глаза Беаты улыбались им из сладкой нездешней жизни. И тут Терехов вспомнил снова весь вчерашний день, и ему стало тоскливо, и он понял, что забрел в эту пропахшую мясом комнату Чеглинцева поневоле, что просто он оттягивает визит к Олегу с Надей, а явиться к ним надо хотя бы из вежливости.
– Ты все хотел мне рассказать, – мрачно проговорил Терехов, – как взял этого медведя.
– Значит, так, – сказал Чеглинцев, – иду я по лесу. Доверчивый и тихий, – знаешь меня, и тут навстречу он. С газетой в руке. «Привет», – говорит и протягивает мне лапу. Я удивился: откуда он меня знает? Но руку ему пожал. И тут он – раз! – и на землю. Слабый какой-то…
