Пронзительная музыка, умолкшая с первым словом Энки, зазвучала вновь, и сразу же толпа на площади и прилегающих улочках разразилась криками восторга. Многие помнили прежние яркие праздники, куда более кровавые, чем те, что устраивал сапана в последние двадцать лет, то есть после того, как сам стал полноправным сыном Солнца. Кетук слышал от отца, какими пышным были церемонии жертвоприношений и как много пленников отправлялось на небо во славу богов. Но потом пришли мирные времена, соседние города и поселения, отстоящие от Тайпикала на многие дни пути, отдали себя во власть Таури и его дипломатии. Враги остались далеко в лесу, за перевалом – да и то лишь потому, что нужно же иметь хоть каких-то врагов. Хотя бы тех, кто даже не ведает о твоем существовании, пока ты не придешь и не разоришь их дома, и для кого родные горы аймара – недосягаемый и почти сказочный мир.
Настал черед мастера церемоний. Его золотой клинок с круглым, словно месяц, лезвием сверкнул широкой дугой, замкнувшей два беззащитных горла. На мгновение притихший народ аймара одновременно выдохнул и вскинул руки, желая принять на ладони хоть одну крошечную капельку еще живой крови, предназначенной богам. Восторженные крики тысяч людей заглушил предсмертный хрип жертв.
Уакаран не стал рвать их сердца из груди! И среди криков радости Кетук различил несколько удивленных возгласов – он и сам едва сдержался от такого. Неужели богам больше не нужен трепет еще живого человеческого сердца?
Дикари упали вперед, так что головы их оказались за пределами помоста. Сверху на «орла» и «ягуара» полились струйки крови, и оба жреца, подставляя под них сложенные ладони, поочередно поворачивались к толпе и выплескивали на нее красно-черную и горячую жидкость.
И тут Кетук заметил отца. Акучо как мастер, работающий над заказом Храма, попал в число допущенных к пирамиде. Старик, кажется, обезумел от счастья – на него попала капля жертвенной крови, и он благоговейно размазал ее по щеке. Теперь будет долго этим гордиться...
Чем больше дней утекало прочь, подобно быстрым водам реки у подножия городского холма, тем больше крепла уверенность Алекса в собственном безумии. Однажды он кстати припомнил культурный разговор с Лелькой, обожавшей заумные книжки. Она поведала Алексу краткое содержание толстого тома, сочиненного неким японцем. Главный герой этого опуса будто бы угодил в лакуну в глубине своего сознания и там застрял буквально навеки. То есть «жить» ему внутри своих переживаний предстояло не то что тысячи лет, а прямо-таки миллионы. Жизнь в его представлении превратилась в череду дней, конца которой не просматривалось, в то время как его реальное тело находилось, очевидно, под присмотром эскулапов.
