1
Снаружи меня ждала смерть, но здесь я был в безопасности.
Самое большое неудобство — приходилось постоянно жить в пещерах. Наверх я выбирался раз в день-два, чтобы глаза не отвыкали от солнечного света.
Из соленого озера торчал каменный палец высотой в тридцать локтей. Глубина небольшая, по пояс, но я, как всегда, воспользовался утлой плоскодонкой. Оставив лодку у основания пальца и пройдя по огибающей его серпантином каменной полке, я перепрыгнул на широкий выступ, для равновесия положив ладонь на стену. Камень, как и везде в этих местах, был чуть теплым. Затаив дыхание, я ощутил легчайшую, почти неуловимую дрожь. Энергия, что струилась в толще Старых гор, делала меня невидимым.
Гору, где скрывалась моя пещера, венчала круглая проплешина, словно лысина старого монаха, обрамленная венчиком волос-кустов. Я выбрался наружу, несколько раз присел, разминаясь, и шагнул к краю.
Высота мне нравилась всегда. Высота и простор… Недаром я с детства привык к большим помещениям и верхним этажам. Эта вершина находилась в сердце Старых гор. Вокруг — долины и ущелья, угнездившиеся на уступах карликовые деревца, склоны, кусты и камни, зеленое и коричневое… Но не белое. Снег не лежал даже на вершинах — струившаяся в камнях энергия растапливала его. И никого, даже птиц не видно.
Разувшись, я лег на заросший мхом валун — свое излюбленное место.
Я привык к ровному мерцанию светящихся сталактитов, к плеску подземной реки, к изгибам каменных сводов. И одиночеству. К одиночеству было привыкнуть тяжелее всего. Не то чтобы я отличался особым дружелюбием, но когда ты столько времени не имеешь собеседников… Язык отвык от разговоров. Иногда я пел — хотя мой музыкальный слух был, мягко говоря, не развит — иногда говорил сам с собой, иногда декламировал баллады.
Я лежал, подставив солнцу грудь под расстегнутой рубахой. На шее висел узкий кожаный шнурок со стеклянным ключиком. Энергия гор окутывала окрестности незримым пуховым облаком, гасящим любое магическое проникновение, и я словно висел в центре этого облака в одиночестве и полной безопасности. Солнце только-только поднялось, но глаза я закрыл, и под веками расплывались бледные круги.
А потом скользнула тень.
И зачесалось родимое пятно на правом запястье.
Я обнаружил, что уже не лежу на валуне, а стою рядом с ним, пригнувшись. Квальбатрос, чья тень несколькими секундами раньше упала на мое лицо, сложил крылья и опустился на валун. Я уставился на него, а он на меня. Длинные крылья с черными перьями он прижал к телу. Спина была грязно-серой, а все остальное — белым, по бокам мощного, чуть изогнутого на конце желтого клюва виднелись круглые выходы ноздревых трубочек. Через них, как считалось, выводились излишки соли — квальбатросы могли пить морскую воду. Темные глаза птицы были безумными. Наверное, соль все-таки разъедала ее мозги. Странствующие квальбатросы способны, воспользовавшись подходящими воздушными течениями, несколько раз облететь мир.
