Кукольная лавка была открыта, но находилась под надзором Манкола, слуги Равинги. Посетителей до сих пор не было, и только два заказа были возвращены, Манкол должным образом сообщил об этом Равинге, но та не уделила этому внимания, она слишком погрузилась в собственные дела. На столе перед ней была растянута старая карта, которую она все разглаживала и разглаживала. Обозначения были уже настолько стертыми, что ей пришлось рассматривать интересующие ее подробности через увеличительное стекло.
Безысходная пустошь — так сейчас называли люди это место. Когда-то это была чуть ли не самая богатая и привлекательная страна во Внешних землях. А теперь об этом рассказывали лишь легенды.
Кончиком пальца кукольница проследила путь по сухим равнинам королевств. Пустошь лежала за суровым Азенгиром, единственным богатством которого была соль, каковую с великими трудностями и опасностями собирали на тускло-серых соляных озерах. Азенгир был самым жестоким из королевств, и с населением его происходили странные перемены, но одним краем оно граничило с пустошью.
Равинга нашла наконец точку, которую искала. Она достала тонкую палочку и протянула ее над этой частью карты. Закрыв глаза, она сосредоточилась на том, что хотела узнать. Палочка в ее пальцах затрепетала. Она взглянула вниз и ослабила хватку. Один конец палочки склонялся к границе между пустошью и королевством, пока палочка не встала вертикально. Равинга отпустила ее. Та не упала, а двинулась от точки, на которую указала, через пустошь в самое сердце неизвестных земель. Там она остановилась, постояла пару секунд прямо, затем упала. С лежащего перед ней подноса Равинга схватила кисть, окунула в маленькую чашку и там, где палочка закончила свой путь, поставила метку. Чуть откинувшись, она рассмотрела чертеж. Нахмурилась. Вернув кисть в держатель, она быстро встала, задержавшись лишь на мгновение, чтобы скатать карту и сунуть ее в поясную сумку. Время. Сколько времени осталось на то, чтобы подготовиться к защите?
Наконец я смогла прочесть старые свитки. Касска лежала на другом конце стола, порою открывая глаза, чтобы взглянуть на меня — возможно, с состраданием, — в то время как я работала с записями по истории нашей семьи. Я делала заметки и, добавляя очередную, думала, сумею ли я когда-нибудь запомнить хотя бы часть того, что обнаружила. Хотя я и прочла свиток, оборвавшийся в момент уничтожения нашего Дома, я не нашла пока ответа на вопрос, кто же был нашим врагом. Сложность заключалась в том, что позднейшие записи были слишком скудными и относились прежде всего к общим делам домашнего хозяйства.
