И доказательство появилось, причем так, что пробудило мои самые плохие предчувствия, встревожило все мои предупредительные системы.
Мы вернулись из города, обсуждая увиденное. Но Оомарк оказался дома раньше нас. Его обычно круглое мальчишеское лицо вытянулось, а кожа, слегка загорелая под солнцем Дилана выглядела нездорово бледной.
Я поспешила к нему, стоящему, прислонившись к стене, прижав к животу руки; крупные капли пота стекали со лба к верхней губе. Казалось, он пытается сдержать рвоту.
Не успела я подойти к нему, как он отступил от стены, о которую опирался, и посмотрел прямо в лицо сестре.
– Забери… забери, что Она сделала с Гриффи! – В его пронзительном голосе слышалось приближение истерики – те же дикие нотки, которые я слышала в голосе его матери, дважды, когда врачи пытались привести ее в чувство.
– Я ничего не сделала, – возразила Бартаре.
– А тебе и не надо было – это Она сделала! Останови ее! Гриффи… Гриффи хороший! Он… – глаза Оомарка закрылись, и из них полились слезы. – Ну ладно, ладно! Можешь поехать – можешь ехать – куда хочешь. Я – я заболею!
Он заревел; я подхватила его и, как могла быстро, потащила к окошку. И в тот момент было совершенно не важно, что, возможно, Бартаре скажет или сделает в ответ на этот взрыв.
Я вымыла потное лицо Оомарка. Оба мы были больны – он от потрясения, я – от печали. Теперь он сидел на краю кровати, весь съежившись, и смотрел в пол. Он разрешил мне ухаживать за ним, и всякий раз, как я уходила, чтобы намочить полотенце, хватался за мой верхний пиджак. Я села рядышком, обняла его плечики и прижала его к себе. Он спрятал лицо.
– Расскажешь об этом? – спросила я. Ясно было, что у него шок. И если виновата в этом Бартаре… В тот момент у меня было желание проявить достаточно примитивизма, чтобы наказать ее своими собственными руками.
– Она сказала, я пожалею, – бубнил он. – И правда. Но не Гриффи! Нельзя было делать это с Гриффи! – и снова истеричная нотка.
Я была в замешательстве. Что лучше – подстегнуть его рассказать мне то, что случилось, или постараться, чтобы он забыл это и попросить у медсестры успокоительного?
Он решил за меня, снова показав испещренное слезами лицо.
– Гриффи… он живет с Рандольфом. Он чертенок, настоящий живой чертенок, а не такой… чучело… который… который был у меня, когда я был маленький. Он повсюду ходит с Рандольфом, даже в школу. Только он никогда бы не пришел сюда, потому что он знал – видишь – он знал!
