— Неужели это правда?
— Сотни мужчин, — сказал Миск, — позволяли приковать себя к ногам ее кровати, откуда она, чтоб они не умерли, бросала им остатки пищи, как будто они прирученные слины.
У меня в крови вновь вспыхнула ненависть к Вике, я хотел бы схватить и трясти ее, пока не лопнут кости, а потом швырнуть к своим ногам.
— Что с ними стало? — спросил я.
— Их использовали как мулов, — ответил Миск.
Я сжал кулаки.
— Я рад, что она не моего племени, — сказал Миск.
— А мне стыдно, что она из моего.
— Когда ты сломал наблюдательное устройство в ее комнате, я понял, что нужно действовать быстро.
Я рассмеялся.
— Значит, ты на самом деле считал, что спасаешь меня?
— Да.
— Интересно.
— Во всяком случае мы не хотели рисковать, — сказал Миск.
— Ты говоришь «мы»?
— Да.
— А кто же еще?
— Та, что всех важнее в рое.
— Мать?
— Конечно.
Миск слегка прикоснулся к моему плечу антеннами.
— Пошли, — сказал он. — Пора возвращаться наверх.
— А почему после осады Ара меня вернули на Землю? — спросил я.
— Чтобы ты наполнился ненавистью к царям-жрецам, — ответил Миск. — Чтобы захотел вернуться на Сардар и найти нас.
— Но почему семь лет? — Это были долгие, тяжелые, одинокие годы.
— Мы ждали, — сказал Миск.
— Чего?
— Женского яйца.
— А теперь такое яйцо есть?
— Да, — сказал Миск, — но я не знаю, где оно.
— А кто знает?
— Мать.
— А я какое ко всему этому имею отношение?
— Ты не из роя, — сказал Миск, — и потому можешь сделать то, что необходимо.
— А что необходимо?
— Сарм должен умереть.
— Я не хочу убивать Сарма.
— Хорошо, — сказал Миск.
Я думал над тем, что мне сказал Миск, потом посмотрел на него, подняв факел, чтобы лучше видеть его большую голову с дискообразными светящимися глазами.
— А почему это яйцо так важно? — спросил я. — У вас есть стабилизирующая сыворотка. И, конечно, будет еще много яиц, и среди них будут женские.
— Это яйцо последнее.
— Почему?
— Мать вылупилась и совершила свой ночной полет задолго до открытия стабилизирующей сыворотки, — объяснил Миск. — Нам удалось намного замедлить ее старение, но тысячелетие за тысячелетием становилось все яснее, что наши усилия делаются менее эффективными, и теперь яиц больше не будет.
— Не понимаю, — сказал я.
— Мать умирает.
Я молчал, Миск тоже, и слышались только механические звуки лаборатории — этой колыбели царя-жреца — и треск моего факела.
— Да, — сказал наконец Миск, — это конец роя.
Я покачал головой.
— Это не мое дело.
— Верно, — согласился Миск.
Мы смотрели друг на друга.
