Упадок наступил не сразу. Иной раз казалось, что все устроилось, и горожане гнали уныние прочь. Но стоило вернуться былой уверенности, как новый удар повергал надежду в прах, и погружение неуклонно продолжалось. А потом жених окончательно предал Невесту Моря.
В мое время венецианцы искали прибежища на верхних этажах полузатопленных домов. Из жителей осталась едва десятая часть, в том числе и мои родные, осколок древнего и благородного семейства. Я хорошо помню детство. На веслах или с шестом в руках направлял я свою мертвенно-черную пагоду вдоль затопленных улиц, по спокойной, незамутненной воде. Помню разбитые пилоны в холодной глубине, статуи, увенчанные морскими звездами, морских ежей, резвящихся на присыпанных песком мозаичных ликах венецианских мадонн. Иной раз, привлеченный блеском сокровищ, я погружался в стылую воду и возвращался домой продрогший, с водорослями в волосах, встречая молчаливые упреки матери... – на мгновение мой голос прервался.
Мама умерла, когда я был совсем маленьким, но боль потери так и не оставила меня. Ведь все это – моя жизнь, моя ложь, моя тень, неотделимая от меня самого. Сегодня я парил как никогда высоко, хоть для этого и пришлось придать повествованию сложный, вычурный стиль, столь любимый терранцами. Мое творение, моя ложь, моя душа. Мое собственное произведение искусства. Слезы готовы были навернуться на глаза.
– Это было ограниченное общество, стилизованное в ущерб жизнеспособности, но вместе с тем привлекательное, как безупречно сохранившийся труп молодой невесты. И все же мне было неизъяснимо одиноко. Множество раз я покидал вечеринки и поэтические состязания лишь для того, чтобы скитаться на своей черной пагоде по сонным улицам. Большинство зданий было давно заброшено; театры, особняки, пенсионы разрушались среди сырости. Запустение не смущало меня, напротив, мне нравилось, протиснувшись сквозь узкое окно, бродить по заплесневевшим залам с фонарем. Иногда я подбирал необыкновенные раковины...
– Что? – перебила Далуза.
– Раковины. Внешний скелет морских организмов. Иной раз мне попадались поросшие моллюсками напоминания о минувших днях – осколок греческой амфоры, консервная банка из индустриальной эры, еще какой-нибудь свидетель утерянного прошлого...
– А почему ты уехал?
– Я стал старше. Пошли разговоры о женитьбе, о необходимости породниться с древним родом, еще более упадочным, чем наш. Неожиданно я осознал, что больше не вынесу и недели в Венеции, ни дня среди ее утонченной печали, ни часа среди ее изысканного отчаяния. Можно было бежать в другой город: Париж, Портленд, Ангкор Ват... Но в тот миг вся планета была мала для меня. Я покинул ее и с тех пор больше не видел Венецию. Да и вряд ли доведется когда-нибудь...
