– А также по требованию публики я буду импровизировать лирические газели в двенадцать строк на заданную тему.
– После того, как наши желудки успокоятся под звуки эпиграмм, – сказал хозяин, – мы насладимся танцем справедливо прославленной труппы нашей госпожи. Затем мы удалимся в дом и насладимся их другим не менее прославленным искусством.
Тут снова закричал привратник.
– Ваш посыльный вернулся, господин! Он вместе с прорицателем ждет Ваших указаний.
– Ах! – сказал Манименеш. – Я совсем забыл.
– Это неважно, сэр, – сказал Ибн-Ватунан, распаленный программой предстоящего вечера.
Но тут заговорил Багайоко:
– Давайте взглянем на него. Контраст с его уродством сделает этих женщин еще прекраснее.
– Что иначе было бы совершенно невозможно, – добавил поэт.
– Что ж, ладно, – согласился Манименеш. – Введите его.
Сквозь сад к ним приблизился Сиди, мальчик-посыльный, за которым следовал отвратительно медлительный, размахивающий костылями прорицатель.
Человек вполз в круг света, как искалеченное насекомое. Его огромный пыльный серый плащ, весь в пятнах пота, был перемазан чем-то немыслимым. Он был альбиносом. Его розовые глаза туманила катаракта, а проказа сожрала одну его ступню и несколько пальцев на руках. Одно плечо было намного ниже другого, что свидетельствовало о его горбатости. Обрубок голени был изъязвлен грызущими его плоть червями.
– Клянусь бородой Пророка, – воскликнул поэт, – воистину, это пример непревзойденного уродства.
Эльфелилет сморщила носик.
– От него разит чумой!
Сиди сказал:
– Мы спешили, как могли, господин!
– Иди в дом, мальчик, – сказал Манименеш, – замочи в ведре десять палочек корицы, затем принеси ведро сюда и вылей на него.
Сиди тут же ушел.
Ибн-Ватунан пристально рассматривал этого страшного человека, стоявшего, покачиваясь, на одной ноге у самой границы освещенного круга.
– Почему ты до сих пор жив, человек?
– Я отвернул свой взор от этого мира, – произнес Страдалец. – Я обратил свой взор к Богу, и он щедро пролил на меня знания. Я обрел знания, выдержать которые не под силу никакому бренному телу.
– Но Бог милостив, – сказал Ибн-Ватунан. – Как можешь ты говорить, что это сделал Он?
– Если тебе неведом страх Божий, – сказал прорицатель, – бойся Его, увидев меня.
Ужасный альбинос, медленно агонизируя, опустился на землю за пределами галереи. Он снова заговорил:
– Ты прав, караванщик, полагая, что смерть будет для меня милостью. Но смерть приходит ко всем. В свое время придет и к вам тоже.
