Потрясенный, он вскинул голову.
— Неужели ничего не имеет ценности в ужасных руинах твоего мозга?
Я ждал. Все это дерьмовое представление было его идеей.
Я увидел, что у него в глазах загорелся огонь.
— Понимаю, — сказал он. Я думал, что он рассмеется над своей безмерной глупостью и моим цинизмом, но хотя смех прорезал морщинки в уголках его глаз, в самих глазах появилось другое выражение, близкое к испугу. — Ты думаешь, что я заблуждаюсь.Обманываю себя тем, что попал в сказочный мир. Ты думаешь, я пришел без надежды победить, пришел, чтобы избежать бесчестья, совершить самоубийство. — Теперь он и правда смеялся, но без веселья: горько и сердито. Смех вскоре прекратился. — Я не знал, на сколько глубока эта лужа, — сказал он. — У меня был шанс. Я знал, что другого не будет. Это все, чего может просить герой.
Я вздохнул. Слово «герой» начало меня раздражать. Он был идиотом. Я мог бы раздавить его как муху, но сдержался.
— Вперед, посмешище, — дерзко сказал он. — Кроме жизни героя, весь мир — бессмыслица. Герой находит смысл за пределами возможного. Такова сущность героя. Разумеется, в конечном итоге она его и убивает. Но это придает ценность борьбе всего человечества.
Я кивнул во тьме.
— И развеивает скуку, — сказал я.
Он приподнялся, опираясь на локти, и от натуги его плечи задрожали.
Один из нас умрет этой ночью. Это развеет твою скуку?
Так не будет, — сказал я. — Через несколько минут я собираюсь отнести тебя обратно к Хродгару целым и невредимым. Хватит поэзии.
Я убью себя, — прошептал он. Его бешено трясло.
Твое дело, — резонно ответил я. — Но, согласись, некоторым это покажется по крайней мере втрое более трусливым.
Его кулаки сжались, он заскрежетал зубами, затем расслабился и застыл.
Я ждал, пока он найдет ответ. Время шло. Мне подумалось, что ему уже все равно. Перед ним мелькнул величественный идеал, он боролся за него, достиг его и, поняв его, испытал разочарование. Можно посочувствовать.
Он заснул.
Я осторожно поднял его и отнес наверх. Положил его спящим у дверей чертога Хродгара, убил двоих часовых, чтобы не было недоразумений, и ушел.
Он живет и сейчас, озлобленный, слабо противясь моим ночным набегам (три раза за это лето), обезумевший от стыда, который неотступно преследует его, и отчаянно завидующий мертвым.
Я хохочу, когда вижу его. Он набрасывается на меня, он хитро нападает сзади, иногда маскируясь под козла, пса или больную старуху, — и я катаюсь по полу от смеха. Хватит о героических деяниях.
