Он был, наконец, мужчиной, самоуверенным отцом, полагавшим, что трагедия может поразить чужой дом, но никогда его собственный. Куинси не увлекался свежими овощами и фруктами. Не мог объективно изучать последние дни жизни Мэнди. Бывали дни, когда ему жутко хотелось выпить. Бывали ночи, когда он едва не срывался в истерику.
Специальный агент Куинси. Знаменитый Пирс Куинси. Лучший из лучших Квонтико. Как же низко падают великие, размышлял он и с тревогой ловил себя на эгоцентризме, проявляющемся даже в случае смерти его собственной дочери.
Куинси с огорчением обнаружил, что Рейни так и не позвонила. По его представлению, она уже должна была подать весточку, и факт ее молчания беспокоил. Куинси устало потер виски, чувствуя медленную пульсацию боли, которая практически и не проходила в последние дни. Словно получив его мысленный посыл, в кухне зазвонил телефон.
— Наконец-то, — пробормотал Куинси, поднимая трубку. — Алло.
Молчание. Только странные фоновые звуки, вроде лязга металла, ударяющегося о металл.
— Ну, ну, ну, — сказал наконец незнакомый голос. — Да это же он сам.
Куинси нахмурился. Голос отзывался неясными, смутными воспоминаниями, хранившимися где-то в глубине памяти.
— Кто это?
— Не помнишь? Ты меня не помнишь? Как жаль, а я-то считал себя твоим loco simpatico. Вы, федералы, разбиваете мне сердце.
В голове у Куинси что-то щелкнуло, и голос обрел имя.
— Как ты узнал этот номер? — твердо спросил он, чувствуя, как влажнеют ладони, и бросая поспешный взгляд на пульт охранной системы.
— Хочешь сказать, что ты еще не знаешь?
— Как ты узнал этот номер?
— Расслабься, амиго. Я всего лишь желаю поговорить. Вспомнить старые добрые времена. Тот чудесный вечер. Это ведь случилось во вторник?
— Пошел ты! — не думая, бросил Куинси. Он никогда не ругался и на этот раз пожалел о вырвавшихся словах почти сразу после того, как произнес их, потому что звонивший рассмеялся:
— Ах, Куинси, амиго, ты даже ругаешься как неживой. Мы же закоренелые преступники, так что и тебе бы надо выражаться покрепче. Придумай что-нибудь с мамочкой. Оттрахай кого-нибудь в зад. Вот это было бы неплохо. Или… — голос стал бархатным, — может быть, стоит трахнуть твою мертвую дочурку, а? Прямо в ее гребаной могиле. Засунуть ей тот белый крест. Да, я бы с удовольствием.
Куинси сжал трубку — слова били безжалостно, и вслед за ними уже катила первая волна ярости. В какой-то момент он едва удержался от того, чтобы не расколотить проклятую трубку об пол из твердой древесины или о столешницу из черного гранита. Он бы бил, и бил, и бил эту чертову трубку, а потом полетел бы в Калифорнию и вышиб дерьмо из этой мрази Мигеля Санчеса, тридцатичетырехлетнего подонка, уже приговоренного к смертной казни. Никогда в жизни Куинси не испытывал такой ярости — она кипела в нем, стучала в виски, а тело напряглось и застыло, словно собирая силы перед ударом.
