Голова кружилась, звенела, и я не знала, от секса это или Ашер действительно слишком много выпил. Я попыталась спихнуть его с себя — что должно было получиться, — но не смогла. Меня скрутил первый предвестник тошноты, и это уже точно от потери крови. Потрогав шею, я обнаружила, что кровь продолжает сочиться из проколов. А этого не должно было быть. Или должно? Я никогда добровольно не отдавала кровь. И не знаю, как должны кровоточить эти раны.
Я попыталась поднять руки, как при отжимании, и мир поплыл цветными полосами, тошнота грозила поглотить вселенную. И тогда я сделала единственное, что было в моих силах, — заорала.
Дверь открылась, и появился Джейсон. Вряд ли когда-либо в жизни я была так ему рада. Но произнести я смогла только одно:
— Помоги.
Мой голос прозвучал слабо и перепуганно, так что мне самой противно стало, но еще меня тошнило, и голова кружилась, и не от посткоитальной слабости — от потери крови.
Я теперь снова могла видеть, и оказалось, что я вся мокрая от крови — и кое-чего еще, но меня в основном волновала кровь, потому что эта кровь была моя.
Джейсон свалил с меня Ашера — с такой бескостной легкостью перекатывается только мертвое тело. Я не знаю, в чем разница между сном и смертью, но даже если руку тела подвинуть, сразу будет ясно, спит оно или мертво.
Ашер лежал на спине, волосы его разлились вокруг лица нимбом, ало блестел подбородок, шея, грудь. Шрамы не лишали красоты его обнаженное тело. Они не первыми бросались в глаза, даже не третьими. Он лежал, облитый моей кровью, как какой-то падший бог, наконец-то поверженный смертью.
Даже ослабленная потерей крови, я не могла не видеть его красоты. Что за фигня со мной творится?
Джейсон помог мне слезть с Жан-Клода, поймал меня в объятия, как ребенка. Я была голой; он стащил меня с кровати, где я явно занималась сексом с двумя мужчинами, и при этом Джейсон не отпустил ни одного замечания или шуточки. Уж если Джейсон по такому поводу не дразнится, значит, дело плохо.
Я положила голову Джейсону на плечо, и это помогло остановить вращение мира. Он стал поворачиваться, чтобы меня унести, но я сказала:
— Подожди, пока не надо.
— А что? — спросил он.
— Я хочу это запомнить.
— Что? — переспросил он снова.
— Как они смотрятся вдвоем.
Они оба лежали на спине, но Ашер выглядел поверженным богом смерти, а Жан-Клод — как бог совсем иного рода. Густые черные волосы рассыпались тяжелой волной вокруг головы, небрежной рамой бледного лица. Губы приоткрылись, ресницы черным кружевом оттеняли щеки. Он лежал, будто сваленный сном после великой страсти — одна рука поперек живота, другая сбоку, одно колено согнуто, будто все напоказ. Только Жан-Клод мог умереть и выглядеть при этом симпатично.
