— Дольф мне не исповедуется.
— Это только сегодня или вообще последние дни?
— Последние дни с этим стало напряженнее, но два убийства в одну ночь ему вроде как дали причину собачиться, и он ее использует на все сто процентов.
— Лучше не придумаешь, — буркнула я.
Злость помогла мне дотопать до окон, занимавших почти всю ближнюю стену. Оттуда открывался потрясающий вид. Холмы, деревья и ничего больше — будто дом стоит в далекой нетронутой глуши.
— Отличный вид?
Это подошел Зебровски.
— Те, кто это сделал, провели разведку. — Я показала в окно. — Надо было узнать наверняка, что никто из соседей не сможет увидеть их работу. Пристрелить человека — это еще можно рискнуть, но прибить его к стене да еще изобразить все эти символы — нет, тут нужна была уверенность, что никто не увидит.
— Для маньяка слишком хорошая организация.
— Нет, если кто-то хочет навести тебя на мысль, что это маньяк.
— То есть?
— Не вешай мне лапшу, что вы с Дольфом об этом не подумали.
— О чем?
— Что это кто-то из родных и близких покойного, кто-то, кто все это унаследует. — Я оглядела гостиную, которая была размером с весь нижний этаж моего дома. — Мне слишком паршиво было, чтобы заметить это сразу, но если остальной дом не хуже, то здесь должны водиться деньги, которые стоят трудов.
— Ты ведь еще не видела бассейна?
— Бассейна?
— В доме. С джакузи, куда дюжина народу поместится.
Я вздохнула:
— Я ж тебе говорю — деньги. Проследите их, найдите, кто их наследует. Ритуал — это для отвода глаз, дымовая завеса, которой убийцы хотят сбить вас со следа.
Он стоял, любуясь видом, сложив руки за спиной, вроде как покачиваясь на каблуках.
— Ты права. Именно это подумал Дольф, когда Рейнольдс сказала, что магией здесь не пахнет.
— А на второе место преступления меня тоже зовут просто проверить ее работу? Если да, то я поехала домой. Мне не всегда нравится детектив Тамми, но свое дело она знает отлично.
— Она тебе только тогда не нравится, когда встречается с Ларри Киркландом, твоим стажером-аниматором.
— Да, мне не нравится, что они встречаются. Это для него первое по-настоящему серьезное чувство, так что извини, что я о нем беспокоюсь.
— Странно. А я вот о Рейнольдс не беспокоюсь совсем.
— Это потому что ты извращенец, Зебровски.
— Нет. Потому что я вижу, как они друг на друга смотрят. Они влюблены по уши, Анита. По уши.
— Может быть, — вздохнула я.
— Если ты не видишь этого, значит, не хочешь видеть.
— Может, я слишком занята, чтобы это заметить. Раз в жизни Зебровски промолчал.
