А значит, глупости нет и каждый прав по-своему. Один – со своей колокольни, а другой – со своего шестка. И безусловно прав кулик, хвалящий свое болото. А глупость – это только лишь оценка. И тому простое вот наглядное доказательство: я взял высокую ноту, я залетел в патетику и пафос, и уже ты смотришь на меня, как на ученого придурка.
Никак нельзя было сказать, что меня полностью устроили оба эти разговора. Хотя понял я из них, что дурак и человек, совершающий глупость, – вовсе не одно и то же, ибо глупость однократна, а дурак – всегда рецидивист.
Но кем считать человека, все поступки которого безупречно разумны и неизменно приносят ему пользу – и столь же неизменно вызывают у окружающих отвращение и омерзение?
Итак, на свете глупости не существует, а есть лишь миллион ее проявлений. Сплошь и рядом молчаливо или вслух именуют глупостью слова и действия друг друга две любые несогласные стороны. И обе – справедливо. Дурак – это не отсутствие, а свойство ума. И тогда выходит, что дурак – это просто такой ум. Более того: размер совершаемой глупости часто прямо пропорционален глубине ума, его размаху и творческой одаренности.
И ничего, ну ровно ничего не удается сформулировать с достоверностью. Кроме одной и, право же, неглупой мысли.
Хорошо бы всем нам непрестанно стараться, чтобы ни в одной деревне дурака не допускали разводить, гасить или поддерживать огонь. Ни в одной! А на дудочке – пусть играет.
Хотя даже при таком раскладе остальные все должны быть начеку, зорко следя, под чью дудку они пляшут.
***
Конечно, мой усердный труд будет неполон, убог и недостаточен, если для оттенения глупости, столь неуловимой и спорной, не расскажу я о людях неизлечимо умных – а повсюду их великое множество. Начну я с тех, кому когда-то я в журнале сдал статью.
Сперва мой опус похвалили, отметив, что редактировать необходимо, но немного. У каждого из прочитавших было свое собственное мнение относительно места, которого следует коснуться бдительным и чутким пером. Статья пошла от стола к столу.
А через день от стола к столу метался уже я. Более всего статья напоминала стог сена, осажденный разъяренными овцами. Каждая норовила вырвать и уничтожить тот именно клок, который был ей понятней и ближе, отчего нуждался в скором и бесследном исчезновении. Стог таял на глазах. Они спешили так, будто боялись, что некто серый и зубастый может подойти сюда полюбопытствовать, поэтому всё то, что не исчезало сразу, тщательно приминалось и выравнивалось.
