Я довольно бегло пробормотал всю эту фразу и назвал свое имя. Никель и все остальные молча продолжали разглядывать меня. Наконец Никель прервал молчание:
— Ханнес, сколько денег мать дала тебе с собой?
Верный правде, я дрожащим голосом промямлил, что мать не дала мне ничего.
— Ханнес, сколько денег дал тебе с собой отец?
Я подумал, что врать не имеет смысла, и вытащил свой талер.
— Скажи, Ханнес, а не считаешь ли ты, что одну марку надо потратить, чтобы обмыть твое вступление в должность?
Я сказал, что считаю, и протянул монету ему.
С одной стороны, я, конечно, вздыхал по своим дорогим денежкам (моордикский крестьянин крепко сидел во мне), но, с другой стороны, я был горд, что могу обмыть свое зачисление в ученики в столь почтенном бакенбардном обществе.
— Дед, — крикнул Никель, — а ну, разменяй ему талер.
Старый лысый плотник просеменил к столу и дал мне взамен моего талера две монетки по одной марке.
— Сойди вниз и вытри начисто стол. Тряпка лежит на печке в ведре, — сказал Никель.
Теперь я по всем правилам был принят в славную плотницкую семью. Такая же процедура ожидала на следующий вечер и пятерых остальных учеников. Лишь один отказался добровольно обмыть свое зачисление. Никель и его тоже схватил левой рукой за куртку, правой — за ноги и поставил вниз головой. Потом левой рукой он прошелся по всем карманам нарушителя традиций, выудив оттуда талер и еще какую-то мелочь.
— Дед, чубук!
Старик пришлепал к столу, вывернул, не торопясь, из фарфоровой трубки длиннющий, чуть ли не метровый, чубук и принялся хлестать им по заду стоящего на голове. При этом Никель и дед приговаривали в такт:
— Не ври, не ври, никогда не ври.
Отсчитав положенное число ударов, дед снова ввернул чубук в свою трубку, а Никель поставил ревущего мальчугана на ноги и велел ему громко прокричать:
— Плотники никогда не врут.
Потом дед разменял и его талер.
— Ханнес, — сказал Никель, — здесь шесть марок. Сразу за углом — «Дубок». А ну-ка, быстро, три бутылки кюммеля!
Что делать, я выскочил на холод и понесся за обмывочным кюммелем.
Три бутылки пошли по рукам от одного к другому. Последний, кому довелось выпить, сидел как раз под табличкой:
«Употребление спиртных напитков в этом доме строго запрещено.
Е.Кремер».
В тот вечер я выяснил также, почему плотники не могли натопить комнату потеплее. «Герр Кремер не разрешает». Не в этом дело: плевать они хотели на запреты герра Кремера. Дело в том, что печка, та самая гигантская печка, топилась только из соседней комнаты. А соседняя комната была спальней Вице. В правилах внутреннего распорядка, висевших в большой зале, я прочел: «Дров для отопления комнаты отдыха зимой отпускается пол-аршина в день». С такими дровишками в большом помещении да в холодную пору не очень-то согреешься. Раньше плотники прихватывали с собой с верфи щепу и всякие обрезки и топили сами. Подобный непорядок герр Кремер выносить не мог и пресек его в корне, приказав переделать печь так, чтобы топить ее мог только Вице.
