Где-то впереди нее послышался ритмический бой барабана. Это был не тот звук, который она ожидала бы услышать в это время в этом месте. Но она забыла о нем, когда осознала, что рядом кто-то есть. Она не могла видеть, но знала, что кто-то стоит рядом с ней в темноте.
С сжатым криком Октавия бросилась обратно, и когда она это сделала, что-то обхватило ее за пояс. Несмотря на охвативший ее ужас, она осознала, что это были человеческие руки. Она вскрикнула и вложила все свои юные силы в яростный удар, пытаясь освободиться, но ее пленитель держал ее словно ребенка, с легкостью преодолевая отчаянное сопротивление. Молчание, с которым воспринимались ее отчаянные просьбы и протесты, увеличили ее испуг, когда она почувствовала, что ее несут сквозь темноту к удаленному барабанному бою, который все еще ритмично и тихо звучал впереди.
Когда море только-только порозовело от первых лучей встающего солнца, к утесам приблизилась маленькая лодка с одним человеком. Мужчина в лодке выглядел очень колоритно. Вокруг его головы был завязан темно-красный платок; широкие шелковые штаны огненного цвета удерживались широким поясом, на котором висела кривая сабля в шагреневых ножнах. По отделанной золотом кожаной обуви можно было предположить, что это скорее всадник, чем моряк, но он умело управлял своей лодкой. Из-под его распахнутой белой шелковой рубашки виднелась широкая, мускулистая, загорелая на солнце грудь.
На мышцах его тяжелых бронзовых рук выдавались бугры, когда он налегал на весла почти с кошачьей ловкостью в движениях. Полный жизненных сил, которые сквозили в каждой его черте и в каждом движении, отделяли его от большинства людей; выражение его лица не было ни свирепым, ни угрюмым, хотя в голубых глазах тлели искорки легко возбудимой ярости. Это был Конан, который пришел в военные лагеря козаков, не имея ничего, кроме своего ума и своего меча, и которые проложил себе путь к руководству над ними.
Он приблизился к высеченным в утесе ступенькам, которые были ему известны, и причалил лодку под укрытие скалы. Затем он стал без колебаний подниматься по стертым ступеням. Он был насторожен, но не потому, что подозревал прячущуюся опасность, а потому, что настороженность была частью его самого, выработанная тем суровым образом жизни, который он вел.
То, что Газнави считал звериной интуицией или каким-то шестым чувством, было просто большими способностями и первобытным умом варвара. Никакой инстинкт не говорил Конану, что в зарослях тростника у материка прячутся люди.
