«Попробуй вспомнить меня, — повторила она. — Мне так хочется, чтобы ты вспомнил».
«Скажи хоть какое-нибудь наводящее слово», — попросил я.
Она сказала: «Хюмлевейен, дурачок!»
Хюмлевейен. Я вырос на Хюмлевейен. Я там родился. И жил всю жизнь. На Адамстюен я жил лишь последние полгода.
«Или Ирисвейен», — сказала она.
Это было там же. Хюмлевейен начиналась от Ирисвейен.
«Тогда Клёвервейен!»
Это тоже было по соседству. В детстве я часто играл на большом холме между виллами на Клёвервейен. Холм весь зарос деревьями и кустами. Кажется, там была еще песочница и качели. Несколько лет назад там поставили несколько скамеек.
Я снова поднял глаза на Апельсиновую Девушку. И вздрогнул всем телом, примерно так же приходят в себя после глубокого гипноза. Я крепко-крепко сжал ее руки. Еще чуть-чуть, и я заплакал бы. «Веруника!» — вырвалось у меня наконец.
Она широко улыбалась. Но мне показалось, что и у нее на глаза навернулись слезы.
Я смотрел ей в глаза, и мой взгляд больше не отклонялся в сторону. Больше меня ничто не сдерживало. Робости как не бывало. Я был открыт перед ней. Осмелился без всяких условий сдаться на ее милость. Это принесло мне большое облегчение.
Наверное, ни одна близость на свете не может сравниться с двумя взглядами, которые открыто и решительно встречают друг друга и уже не отпускают.
Девочка с карими глазами жила на Ирисвейен. Мы с ней играли каждый день с тех пор, как научились ходить, во всяком случае, с тех пор, как научились говорить. Мы вместе пошли в первый класс, но после Рождества, когда мы учились в первом классе, Веруника вместе с семьей уехала из Осло, нам тогда было по семь лет. Это было не больше тринадцати лет назад. Но с тех пор мы ни разу не виделись.
Мы с ней всегда играли на том холме на Клёвервейен среди кустов, цветов и деревьев. Там проходила наша с ней общая беличья жизнь, да-да, настоящая беличья жизнь. Если бы Веруника не уехала тогда с Ирисвейен, наше безоблачное детство все равно скоро бы кончилось. В школе меня и так дразнили, что я предпочитаю играть с девочками.
Я вспомнил песню, которую кто-то из нас двоих услышал дома и которую мы постоянно распевали во время своих игр: Девочка с мальчиком жили вдвоем в маленьком царстве своем…
«Но ты не узнал меня», — сказала она, и я понял, что она все еще немного разочарована, почти обижена. Я вдруг увидел перед собой семилетнюю девочку, а не двадцатилетнюю женщину.
Я снова посмотрел на нее. Красное платье было неописуемо изящным и трогательным. Я видел, как ее тело дышит под платьем, с каждым вдохом и выдохом оно поднималось, почти как морская зыбь, бьющаяся о красивый берег, и берегом этим было платье.
