– Вы, Екатерина Сергеевна, завуч, на вас так или иначе замыкаются все преподаватели, ученики и их родители. Вы лучше других можете знать, к кому из них следует внимательнее присмотреться…
– Этого я не знаю! Мне вообще неприятно думать, что подобное могло быть как-то связано с моей школой.
– Приятно или противно, тут уж считаться не приходится. Думать надо, и для меня будут очень ценны ваши соображения…
– А какие у меня могут быть соображения? Скорее всего это сделал кто-то из старшеклассников. Очень трудная подрастает молодежь…
– Да, я думаю, что во все времена подрастающая молодежь была трудной для взрослых, а у кого-нибудь из старшеклассников конкретно были с Коростылевым конфликты?
– Ну, этого я не могу сказать… Вообще Коростылев был человек прекрасный, но согласиться с его педагогической методой я не могла. Особенно в последнее время. Может быть, это у него возрастное. Да, что сейчас говорить…
– А, что вас не устраивало в его педагогическом подходе?
– Да разве во мне дело? У него ребята распускались… После его уроков другим педагогам было трудно владеть классом.
– Поясните мне, Екатерина Сергеевна, что это значит… Я ведь в школьных делах профан.
– Да тут не надо быть специалистом, есть аксиома взаимоотношений учащихся и преподавателей. – Мы свернули направо в сонный переулок, и сразу же на столбах заморгали, затеплились лампы дымным сиреневым светом, постепенно наливавшимся яркой голубизной. И рой мошкары заходил кружащейся сетью вокруг истекающих слабым, неуверенным свечением фонарей.
Завуч не то досадливо, не то сердито сказала:
– Коростылев или не мог, или не считал нужным поставить необходимый барьер между собой – воспитателем – и учениками – воспитуемыми, а без этого водораздела педагог обязательно спускается с высоты своего опыта и авторитета до уровня детей. Ведь школьники – это дети, и они должны точно знать, что такое дисциплина, что можно, чего нельзя, где проходит грань между ними и взрослыми… Сейчас и говорить-то об этом неуместно, но доходило до курьезов…
– А именно?
– Да этим «именно» числа нет. Ему балбес-десятиклассник Самочернов официально заявляет на уроке, что считает Высоцкого поэтом лучше Маяковского, а Коростылев вместо того, чтобы поставить на место этого наглеца, начинает вместе со всем классом абсолютно серьезно разбирать, почему им нравится сейчас Высоцкий. – Она тихо взглянула на меня и с искренним ужасом тихо сказала. – Они на уроке пели Высоцкого. С ума сойти можно…
