— Вы даже рискнете употребить столь сильное выражение?
— Рискну, сэр. В высшей степени обидно.
Я дышал не без некоторой стесненности.
— Ну что ж, Дживс, обидно, так обидно.
Я погрузился в размышления.
— А что же мне делать до тех пор?
— Поскольку вечер у вас выдался довольно утомительный, сэр, я думаю, вам стоило бы хорошенько выспаться.
— На траве?
— Я позволю себе дать совет, сэр: мне кажется, во вдовьем флигеле вам будет удобнее. До него рукой подать, к тому же он сейчас пустует.
— Не может быть. Там всегда кто-то живет.
— Когда ее светлость и юный мистер Сибери переезжают жить в Чаффнел-Холл, один из садовников выполняет обязанности сторожа, но вечера он обычно проводит в деревне, в «Гербе Чаффнелов». Вы с легкостью проникнете в дом и расположитесь в одной из комнат наверху, он и знать ничего не будет. А завтра утром я принесу вам туда все необходимое.
Если честно, я совершенно не так представляю себе сибаритски проведенную ночь.
— Ничего поинтереснее предложить не можете?
— Нет, сэр.
— Не хотите уступить мне на ночь свою кровать?
— Нет, сэр.
— Делать нечего, пойду.
— Да, сэр.
— Покойной ночи, Дживс, — угрюмо сказал я.
— Покойной ночи, сэр.
До вдовьего флигеля я дошел очень скоро, путь показался мне еще короче, чем был на самом деле, потому что всю дорогу я мысленно посылал проклятья на головы всех, чьими совокупными усилиями я оказался в положении, которое Дживс назвал неприятным, причем главным злодеем был, конечно, Сибери.
Чем больше я думал об этом недоросле, тем сильнее ожесточался. И вследствие этих раздумий в моей душе появилось — или, если хотите, зародилось — некое чувство по отношению к сэру Родерику Глоссопу, которое можно было определить как некое приближение к дружескому участию.
Такое иногда случается. Годами считаешь человека злодеем и угрозой благу общества и вдруг в один прекрасный день узнаешь, что он совершил порядочный поступок, ну и, конечно, начинаешь прозревать, что есть в нем и что-то доброе. Так случилось и с Глоссопом. С тех пор как наши пути пересеклись, ох, и натерпелся же я от него. В человеческом зверинце, который Судьбе было угодно собрать вокруг Бертрама Вустера, он всегда занимал одно из первых мест среди наиболее кровожадных хищников — многие беспристрастные судьи даже склонны считать, что в соперничестве с этой чумой двадцатого века, моей теткой Агатой, пальма первенства принадлежит ему. Но сейчас, обдумывая его давешний поступок, я, чего греха таить, почувствовал, что мое отношение к нему явно смягчается.
