Чтение обвинения заняло немало времени — эконом постарался, покопался в книгах, изыскивая витиеватые формулировки. Шенк скосил глаза в сторону инквизитора. Тот, казалось, дремал… Но стоило прозвучать финальным фразам, как глаза Барта тут же открылись.
— Благодарю тебя, Адек Бьярг, твои слова услышаны. Теперь ты, женщина, назови свое имя.
— Ты уже слышал его, старый хрыч, — зло бросила она, оскалив редкие желтые зубы и вперив в Барта ненавидящий взгляд, столь яростный, что даже Шенк вздрогнул. Если бы взглядом можно было убить, сейчас и сам Барт, и те, кто сидел рядом, уже превратились бы в горстки пепла. Но инквизитор даже не повел бровью, он видывал и не такое. И голос его оставался все таким же спокойным, скучным и сухим, как пустыня.
— И тем не менее я хочу услышать его еще раз.
— Анитой кличут… кликали, прежде чем ведьмой прилюдно назвали. А теперь иначе как ведьмой и не зовут.
— Хорошо, Анита, — улыбнувшись самыми краешками выцветших старческих губ, кивнул Барт. — Что скажешь об обвинениях, что прозвучали здесь?
— Вранье все! От первого слова до последнего! — взвизгнула женщина, бросая свой убийственный взгляд то на Бьярга, то на смотрителя. Оба побледнели, на лицах их читался испуг. Поскольку приговорят ведьму или нет, еще неизвестно, а порчу на них напустить она сумеет и прямо сейчас. Да так, что мало не покажется. Видать, теперь-то Бьярг и не рад уже, что согласился свидетельствовать на суде, и предпочел бы забиться в какую-нибудь нору потемнее да поглубже — да поздно. Порча — она тем и сильна, что ведьме отнюдь не требуется видеть человека, достаточно лишь его образ перед мысленным взором держать, пока заклинание произносится.
— Значит, отрицаешь вину свою?
— Отрицаю! — тряхнула она жирными волосами. — Они, подлые, извести меня хотят. Жила тихо, никому зла не делала, травки собирала, лекарствовала помаленьку. Это ж как, эдиктами орденскими не запрещено?
— Запиши, что женщина сия, урожденная Анита Фанк, вину свою отрицает.
Писец послушно заскрипел пером. Шенк обратил внимание, что получается это у писца весьма шустро, видать, поднаторел в делах подобных. Сам он, как и любой выходец из стен Семинарии, грамоте был обучен, да и не только орденской, но и Кейтской, и Мингской, и даже Изначальной, которую преподавали немногим. Но вот искусство писать быстро, да еще и красивым, легко читаемым почерком, он так и не освоил. Все ж руки темплара куда более привыкли к мечу, чем к тонкому перу.
